Прошло две недели, а Дракон продолжала гостить у Ведьмы. Дракон сама, в итоге, после прогулки вернулась обратно. В конце концов, тут вкусно кормили, погода стояла тёплая, но не жаркая, и в любой момент можно было выпить холодную Кока-Колу в стекле.
Спорных тем Ведьма больше не поднимала. Они не разговаривали ни об умирании Мира, ни об Эльфе, которая не эльф, ни о хвосте Фивы, который непонятно, куда с возрастом делся. Фива даже посмотрела в зеркале на свою попу: попа как попа. Никаких хвостов.
Так что Дракон делала вид, будто этого разговора не было, и Ведьма тоже. Хотя Ведьма не столько занималась деланием какого-либо вида, сколько читала старые и потрёпанные книги, написанные на неизвестном Драконе языке, колдуя ей время от времени холодную Кока-Колу в стекле.
– Такое ощущение, что Кола в стекле вкуснее, чем в банке или пластиковой бутылке, хотя ведь это та же Кола, – философски подметила Дракон, но Ведьма не обратила на неё внимания и молча наколдовала вторую Кока-Колу в стекле.
Фива бродила по окрестностям, которые время от времени менялись. Может, в зависимости от настроения Ведьмы? Пустыня превращалась в джунгли, а джунгли в саванну, а саванна в космос, развёрзшийся прямо за дверью дома. Но чаще всего взору являлась пустыня, сухая пустыня с твёрдой, ржавого цвета, потрескавшейся почвой. Видимо, это любимая картина Ведьмы.
Космос, конечно, напугал.
Дракон спешно закрыла дверь, представив себя падающей в бесконечное чёрное пространство, откуда нет возврата.
– Погуляю в другой раз.
Пятое. Плевок в небо
Весна. Первые цветы уже высунулись, но последние сугробы, чёрные и грязные, ещё не сошли. Это я про наш мир, конечно. В Мире, по-моему, всегда лето.
Настроение тёмной тучей клубилось внутри моего тела.
Мне не нравилась реальность, ни та, которая Москва, ни та, которая Мир. Про остальные не знаю – не пробовала.
Всё раздражало. Птицы пели, но мне хотелось в них плюнуть, ибо нефиг радоваться, как будто хорошо всё, когда нет.
Свежевыкрашенные заборы развонялись краской, и только неприятнейший насморк немного спасал от едкого запаха, о котором я скорее знала, чем его чувствовала. Ни на одну скамейку не было возможности сесть, – окрашены. Отвратительно.
Я посмотрела на небо, иногда оно поднимало мне настроение, но сейчас захотелось плюнуть и в него, и я не сделала этого только потому, что, если плюнуть в небо, то плевок упадёт мне на лоб.
– Тиша! – услышала я.
Я пооборачивалась в поисках источника крика. Никого. Ну, не совсем никого, это же улица, тут есть люди, но никого особенного.
– Тиша! – снова раздался голос. Знакомый.
Я не отвечала. У меня было необщительное настроение.
– Тиша!
Я насупилась и решила молчать до последнего. Кто бы это ни был, – он явно хотел выставить меня идиоткой, разговаривающей с пустотой посреди улицы.
Шестое. Лучший оператор
Я увидела его в луже.
Вместо моего отражения на меня смотрел Волшебник. Сердце забилось по-кроличьи. Я застыла на тротуаре, глядя в маленький водоём, образовавшийся в углублении неидеального асфальта.
Повертев головой, я пришла к выводу, что прохожие достаточно далеко. На другой стороне улицы шла неторопливо старуха, но она вряд ли меня вообще видела, если это не старуха-соколиный-глаз, а впереди меня припрыгивал пацан с щенком, но пацан отдалялся и, если у него нет глаз на спине или затылке, то всё в порядке.
Похоже, можно ответить Норберту и не прослыть городской сумасшедшей.
Удобнее было бы сесть на колени, чтобы приблизиться к магическому Скайпу, но тогда я бы умерла со стыда, если бы кто-нибудь всё-таки прошёл мимо.
– Чего? – Тихонько спросила я.
– До тебя не достучишься! – буркнул Норберт.
– А по телефону не пробовал?
– С каких пор телефоны звонят между мирами?
– У луж, выходит, связь получше? Перейду тогда с МТС на лужи.
Седьмое. Телепортация в сортир
– Оставь меня в покое, – наехала я на Волшебника. – Вы все оставьте меня в покое! – закричала я, но тут же ощутила вину, которую, впрочем, мгновенно подавила.
Я поозиралась по сторонам снова. Никто не проявлял ко мне повышенного внимания. Прекрасно.
– Оставь меня в покое, – повторила я потише, ожидая возражений друга.
Но изображение в луже уже исчезло.
Тогда я пошла домой глядя себе под ноги. Я и сама не поняла, почему внезапно обиделась на всех в этом мире. Я чувствовала несправедливость бытия. И эта несправедливость бытия была такой горячо-обидной, такой кипящей и желчной, щипала душу.