Сначала Волшебник говорил, что работает на прелестного ребёнка с копной вьющихся волос, но ребёнок этот одинок и всегда грустен. Через месяц Волшебник отметил, что ребёнок довольно капризен и характер у него трудный. Через два месяца Волшебник мрачно поделился, что у Королевы, похоже, есть проблемы с психикой, что она эмоционально неустойчива и истерична, а атмосфера во Дворце, мягко говоря, непростая. Через три месяца Норберт сказал, что это не ребёнок, а настоящее чудовище, и Королевству конец, и хуже быть не может, и все мы катимся в бездну, а он в первых рядах.
– Давай уедем, – уговаривал Том. – Я вижу, что всё ухудшается, я вижу, что надо бежать, бежать отсюда так далеко как возможно. – Том облизывался, думая о приключениях в других странах.
Норберт хмурился. Он не был крысой на корабле.
– Как это убежать? Это мой долг... и эта девочка... у неё нет родителей, нет друзей. Я не могу её бросить, хоть она и монстр в теле девочки. Да и она меня из самого ада достанет.
Том хмурился, но не сильно, игриво. Он звал своего друга уйти полгода, год, полтора. Том готовился к побегу, нашёл куда, роясь в старых картах. Сгонял туда несколько раз один, на выходных, благодаря телепортации, так-то это очень далеко. Том учился колдовству по старым книгам, так как обучение в институте его не удовлетворило. Обучение было хорошее, но Том всё время хотел большего. Он хорошо готовился. Звал Норберта. Снова звал Норберта. Ещё раз звал Норберта.
Звал своего друга.
– Ты станешь звездой, – говорил Том. – Ты будешь жить в моём городе и колдовать салюты. Разве это не прекрасно? Я зову тебя на праздник жизни. Соглашайся.
Но Норберт выбрал девочку.
Не возлюбленную, с которой можно любоваться закатами и рассветами, которую можно любить, которую можно носить на руках. Нет. Он выбрал недоразвитую маленькую соплячку, которую, кажется, стал воспринимать то ли сестрой, то ли дочкой, то ли клиенткой психбольницы, в которой Норберт – главный врач. А она в него, конечно, влюбилась. Есть сорт таких девочек, которые влюбляются в учителей и наставников.
– Что-то не так? – спросила Нарцисса, ступая на мостовую маленькими ступнями в голубых сандаликах, и Том вернулся в настоящее.
Теперь Нарцисса уже девушка, взрослая и, в общем, была бы красивой, если бы не вечно мученический вид.
Том широко улыбнулся.
– Извини меня, – сказал Том вернувшись из воспоминаний. – Что я не появился в твоей жизни раньше. Наверное, мне стоило найти такую красоту ещё много лет назад. Наверняка у меня был шанс, который я прошляпил.
Нарцисса была довольна этой чушью и совсем не замечала, что это чушь, и что Том прекрасно знает, что это чушь.
– Я хочу рассказать тебе то, чего не рассказывала даже лучшей подруге.
– Вот как?
Она кивнула. Её брови почти всегда были «домиком», отчего она напоминала щенка спаниеля. Только не очень красивого. И не милого совсем. Страшный щенок спаниеля.
– Я была одинока. Всю мою жизнь. От меня очень многого ждали. Не родители, кое-какие другие люди. – Она имела в виду подданных, но не хотела говорить Тому, что она бывшая королева. – Очень много ожиданий от меня. А я хотела умереть. Сначала хотела, чтобы меня оставили в покое, а потом, поняв, что этого никогда не произойдёт, хотела умереть.
Том вопросительно поднял брови, не переставая улыбаться. Улыбаться – его привычка.
– Люди думали, что я особенная. Точнее, они хотели, чтобы я была особенной. Я не могла справиться с давлением, с тем, что должна быть самой умной, самой идеальной, сообразительнее всех остальных, меня обязывали быть такой, а я не хотела. – Не «не хотела», а «не могла», но это детали. Ремарка от автора. – Я не могла справиться с тем, что от меня всегда что-то требуют. Все вокруг такие эгоисты. Словом, я решила покончить с собой.
Нарцисса лёгонько улыбалась, как бы рассказывая забавную байку, а не то, как ей хотелось избавиться от себя.
– Нет, я пробовала изменить свою жизнь. Я каждый день обещала себе собраться. Я каждый день обещала себе перестать плакать, перестать жалеть себя, стать той, кого они хотят видеть. А потом, в один из дней, я не выдержала и прыгнула со скалы, – она развела руками, мол, shit happens.
Её интонации были такие, будто она рассказывала о вчерашней стирке и о том, как белые вещи стали розовыми, такая вот неприятность.