Но они – не кочевники, они явно осели. Здесь прямо какое-то объединение осевших и не очень развитых уже-не-кочевников.
Здесь были люди. Они говорили на незнакомом мне языке, но это были не призраки, не Существа... это были обычные люди как на Земле...
Самое странное – все они были тотально счастливы. Прямо как кришнаиты... все бегали и улыбались, смеялись и танцевали, кто-то играл на неком струнном инструменте, похожем на гитару... банджо, может, я не разбираюсь...
Женщин как будто бы было больше, но, может, мужчины где-то работают сейчас. Хотя кем тут работать? Коз пасти?
В пустыне вряд ли пасут коз, а это был всё-таки засушливый район. Ну, не пустыня, всё же, но здесь было жарко и сухо, и воздух как будто бы накалился...
– Что это за место?
– Мой рай.
Мы прошлись с Томом по его раю, разные девушки постоянно заигрывали с ним, а он их как будто бы знал, ну или вёл себя так, словно сто лет их знает. Мне было страшно неловко с ним идти, я была такой бледной по сравнению с местными, такой низкой и такой неженственной.
Одна такая некочевница обратила внимание на меня и что-то залепетала на своём языке. Она была тёмная, но не чёрная, такая то ли очень загорелая, то ли мулатка.
Я застыла как вкопанная, я была смущена, но не городом, не Томом и не некочевницей, а каким-то всеобщим удовольствием...
Мне это казалось таким неприличным и смущающим... их открытость, их белые зубы, их спонтанность, сочащаяся через каждую пору.
Все выглядели так, словно им нечего скрывать, словно каждый вздох – счастье.
– Прывээт, – сказала девушка.
– О, так ты говоришь на моём языке, круто, отличный прывээт, ты молодец, хорошо справилась.
Она заулыбалась, затем потрогала мои волосы с каким-то иноземным аналогом «вау».
– Том, Том, она меня трогает!
– Наслаждайся!
– Том!
– Ладно.
Том что-то сказал ей, улыбаясь открыто и широко, девушка как-то очень сочувственно на меня посмотрела и ушла.
– И что ты ей сказал?
– Что ты убогая, у тебя душевная травма и трогать тебя нельзя, а то будешь плакать.
– Так и знала, что хрень сказал. А чего её вообще впёрли мои волосы?
– Здесь светленьких нет. Она же не знает, что ты крашеная.
Я обиженно пригладила взъерошенные волосы и поняла, что безумно, безумно хочу отсюда свалить.
На фоне их счастья мне слишком видно, насколько несчастна я.
Третье. По какому праву?
– Мне надоело писать книгу.
– Нет, рано бросать. – Сказал Том. – Ты должна включить в книгу то, как ты меня поцеловала.
– Нет в этой истории ничего интересного. Я тебя поцеловала, Нарцисса дала мне в нос, ничего интересного.
Я захлопнула ноут (а я переехала к этому времени с планшета на ноут), залезла в холодильник за своим «strawberry biscuit cheese» (молочным коктейлем, короче) и планировала не разговаривать с Томом.
Том может показаться идеальным. Красив, харизматичен, уверен в себе. Рядом с Норбертом, конечно, ясно, кто тут крутой и мужик, а кто сопля на палочке.
Но...
Я бы вот с ним не стала встречаться, честно.
Конечно, такой, как он, мне никогда и не предложил бы, но я бы не стала, если бы даже предложил.
Он своенравен, неверен..., и он живёт свою собственную жизнь, им невозможно управлять, его невозможно контролировать. Вы можете встречаться 10 лет, но, если ему его внутренняя муза скажет уезжать на Аляску, да ещё в одиночестве, или с симпатичной туземкой из Африки, он так и сделает... ну, конечно, в его Мире другие названия у стран, это я для примера.
Том никогда не пойдёт против себя... против своих импульсов, против своей спонтанности... если его муза скажет ему, что сегодня же нужно отдать все деньги маленькой девочке из детского дома, – он отдаст без тени сомнений... Том всегда слушает сам себя, свою внутреннюю музу, и никогда не ошибается, но окружающие никогда не знают, как он поведёт себя далее...
Рядом с ним невозможно быть...
Рядом с ним невозможно быть, потому что он в любую секунду может взять и перевыбрать. Может выбрать другую, может другого, может решит побыть в одиночестве, – он сделает всё, как ему скажет его собственный внутренний голос...