— Не будет торговли, — сказала жена, — Я была в поселении бородатых людей. Там все мертвы.
— Большое каменное стойбище не может умереть, глупая, — ответил Сагануренов.
— Не может, но умерло, — равнодушно произнесла жена, — Там никого нет. Голод и заморская болезнь забрали бородатых.
— Ты нашла еду? — спросил Куно, но Сагануренов строго взглянул на него, и охотник смущенно замолчал. Куно был пришлым мужем старшей внучки Сагануренова, ему нельзя было говорить с женщинами рода, куда он пришел, кроме своей собственной жены и дочерей. Это было табу. Но старуха все равно ответила:
— Еды нет. Последние бородатые люди варили свои ремни и сапоги, но все равно умерли. Они все ждали большую лодку, но она не пришла.
— Холод убил всех, — сказал Сагануренов, — Такого холода не было уже много поколений. Птицы гибнут, и тюлени уходят. Олени толком не ели все лето, потому что снегопад убил траву.
Повисло молчание. Сагануренов не то сказал, совсем не то, что нужно было. От него ждали другого. Но он не решался сказать то, что должен.
— Папа, — наконец нарушил молчание, прерываемое лишь плачем голодных детей, Йанкуак, младший сын Сагануренова, — Папа. Тебе пора идти. И маме тоже.
— Да, нам пора идти, — медленно проговорил Сагануренов.
Все было, как во сне. Встав, Сагануренов стащил с себя белоснежную медвежью шкуру, анорак и сапоги, оставшись в нижних меховых штанах и рубашке. Старуха тоже разделась до нижнего меха и сняла с себя украшения из медвежьих зубов.
— Пора, — повторил Сагануренов, его бросились обнимать, к плачу детей присоединились рыдания взрослых, но Сагануренов отстранил их всех, — Нам пора идти, дети.
Сагануренов и старуха взялись за руки и вышли в тундру. Снег жег им ноги сквозь меховые чулки, а ветер кусал лица, но они шли.
— Боль скоро пройдет, — сказал Сагануренов старухе.
— Знаю.
Стойбище вскоре осталось позади, вслед Сагануренову и его жене смотрело их многочисленное потомство. Хорошее потомство, сильное. Они продолжат род, кто–то из них обязательно выживет, и уже потомки потомков будут жить прямо здесь, на том же самом месте и много сотен лет спустя, когда бородатые люди снова придут из–за моря и принесут с собой новую веру, алфавит, церкви, школы, больницы, самоходные сани, наркотики, рок, социал–демократию, видеоигры, кризис среднего возраста, экзистенциализм…
Но сейчас Сагануренов и старуха лежали на берегу океана и слушали, как бьются волны о фьорд, и холод забирал их жизни. Серые небеса Гренландии вдруг мигнули на мгновение, обнажив под собою вечно серебряное небо Туркменистана…
— Я понял, — сказал Сагануренов небесам, — Я понял, что ты хочешь мне сказать. Это все?
Но это было еще не все…
1991
Сагануренов теперь был собой, и от этого он перепугался. Гвоздь залез туда, куда не следует, в его собственные воспоминания.
По улицам Москвы ездили танки, а в отделении КГБ, где служил тогда Сагануренов, жгли бумаги. Запах гари стоял по всему зданию, даже в кабинете у генерала Шоссейникова, самого молодого генерала госбезопасности в истории Союза.
Шоссейников собирался сбежать в США, потом он передумает, но это будет уже в аэропорту, когда верные люди доложат Шоссейникову, что опасности для него лично новая власть не несет. Сейчас же Шоссейников был настроен уехать решительно, а Сагануренова, как самого способного сотрудника, он звал с собой. Сагануренов отказывался, но генерал не унимался. Сагануренов знал о генерале кое–что компрометирующее, а генерал знал, что Сагануренов знает.
— Я родиной не торгую, — произнес Сагануренов ту же фразу, которую говорил и в реальности почти сорок лет назад. Подумать только. Сорок лет и ничего не изменилось.
— Лейтенант, застрелите, пожалуйста, Сагануренова, — сказал Шоссейников бойцу «Метели», стоявшему у дверей кабинета.
Черное дуло калашникова поднялось в сторону Сагануренова. Он не слышал выстрела тогда, не услышал его и сейчас. Потом наступила темнота.
И тогда Сагануренов, наконец, по–настоящему понял, что ему пытаются сказать. И он согласился с высказыванием. Лига Защиты Эльфов сумела убедить и завербовать его.
Сердце Зла II
Андрей вдруг осознал, что у него всего двадцать хитпойнтов из шестидесяти. Он так и не отпился айраном после боя с карадами, потому что экономил напиток. С другой стороны, это не имело сейчас никакого значения, потому что в случае сопротивления весь их отряд перебьют меньше, чем за минуту. Но Андрею все равно хотелось продержаться подольше и умереть с честью, если начнется заварушка. Поэтому он полез было в инвентарь за айраном, но стоявший на холмах справа от Андрея лучник–риа крикнул: