Человеческий художник пишет картину. Он борется с холстом, он пытается подчинить его краски своей воле, родить нечто совершенно новое. В его глазах огонь созидания, смешанный со страхом перед пустотой. Для нас же это скорее медитация. Я беру в руки серебряную нить, и она сама ложится в узор, что уже существовал в мире и только ждал своего воплощения. Я не выдумываю его. Я вспоминаю.
Но в этом кроется и наша слабость, наша узы. Мы стремимся к безупречности. К тому, чтобы наша песня была чиста, как слеза, чтобы гобелен был безупречен, как снежный покров на горах. Мы можем потратить столетие на оттачивание одного-единственного куплета, боясь нарушить изначальную гармонию фальшивой нотой. Наше творчество — это служение Красоте, а не выражение смятения души.
А они, эти стремительные дети Людей. Их творения так недолговечны, так несовершенны. Их краски кричат, их стихи полны диссонансов и боли. Они не знают Музыки Айнур, а потому вынуждены сочинять свою — яростную, хаотичную, полную отчаяния и надежды. И в этой дерзости есть своя правда. Правда угля, который, не зная о существовании алмаза, горит коротким и жарким пламенем.
Иногда, глядя на их неумелые, но такие полные жизни рисунки, я ловлю себя на мысли: а не слишком ли мы погружены в слушание, чтобы осмелиться закричать? Не слишком ли мы чтим прошлую Песню, чтобы сочинить новую, свою, пусть и несовершенную?
Быть может, истинное творчество лежит где-то посередине между нашей вечной памятью и их слепой отвагой. Между стремлением к безупречности и смелостью показать шрамы и изъяны. Я вышиваю звёзды, что видел ещё Валар, а человек рисует цветок, что расцвёл сегодня утром и к вечеру уже увянет. И кто возьмётся судить, чьё творение ближе к истине?
Моё искусство будет жить, пока жива я, и, быть может, ещё тысячелетия после. Но их увядший цветок, запечатлённый на холсте, успеет рассказать всю свою историю — от первого луча солнца до последнего вздоха. И в этой законченности есть своя печальная красота.
И потому я продолжаю ткать. Но теперь я вплетаю в свои узоры не только память о свете, но и тень от мимолётного облачка. Не только вечность, но и миг.
Якорь
Древо не знает, где начинается один его корень и заканчивается другой. Они сплетены в едином танце под землёй, питая друг друга и ствол, что тянется к солнцу. Так и наша семья. Мы не просто ветви, растущие рядом. Мы – одно целое.
Я помню. Помню не как воспоминание, а как незаживающую рану, свет в лице моего дедушки, когда он в последний раз смотрел на звёзды с террасы нашего дома. Помню песню бабушки, ту, что убаюкивала не только меня, но и молодые вишни в нашем саду, заставляя их цвести пышнее. Их нет здесь, их души ждут перерождения в Чертогах Безвременья. Но их любовь до сих пор формирует меня, как река формирует камень. Я ношу в себе оттенок её улыбки и его упрямый взгляд в момент несогласия.
Для наших смертных соседей семья – это хрупкий цветок, что нужно успеть взрастить и увидеть, как он даст семена, пока зимний ветер не унёс тебя самого. Их связи так яростны и так трагически кратки. Они цепляются друг за друга, зная, что скоро их разлучит неумолимый поток Времени.
Наши же узы длятся. Они не ослабевают со смертью, ибо смерти для нас нет. Они накапливаются. С каждым веком они становятся только прочнее, обрастая общими воспоминаниями. Мой двоюродный брат, с которым мы три эпохи назад строили эту лодку. Моя тётя, научившая меня различать голоса ветров. Мы – живые летописи друг для друга.
Но в этой вечности есть и своя тяжесть. Обида, нанесённая сестрой, не забывается через десятилетие. Она может тлеть столетиями, как уголёк под пеплом. Разрыв с родственником – не досадная ссора, а катастрофа, рана, которая будет кровоточить века. Любить вечно – значит и быть уязвимым вечно.
И когда я смотрю на людей, я ужасаюсь их смелости. Они заключают свои союзы, зная, что боль от возможной потери будет невыносимой. Они дарят свою преданность, понимая, что их жизнь – лишь миг. И всё же они любят. Так безрассудно, так сильно.
Быть может, их узы ценнее именно из-за их хрупкости? Как утренняя роса, что сверкает именно потому, что скоро исчезнет.