— Эллирионцев, ваше величество? А что они?
— Они быстры, собранны и никогда не стоят на месте. Неуловимые враги. Но с твоим упорством им не тягаться, верно?
— И сравнить нельзя, ваше величество, — ответил застигнутый врасплох Малус. — Я притащу эллирионцев на битву и сокрушу.
— Очень хорошо, Малус, — произнес Малекит. — Уверен, тебе нужно подготовиться. Твоя армия станет нашим авангардом, пусть берут припасы для похода на Эллирион и следуют за тобой на восток.
Несколько мгновений Малус молчал, переводя взгляд с короля на Коурана, а затем на толпу, которая уже начала редеть. Глаза тирана сузились, его ноздри раздувались, но он лишь низко поклонился, принимая приказ.
— И, Малус, — добавил Король-Колдун, когда негодующий Темный Клинок уже собирался уйти, — постарайся в следующий раз не снимать доспехи.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Война с Крейсом
Крейс Малекит ненавидел больше, чем любое другое из десяти княжеств. За свою жизнь он убедился, что это безрадостный и отсталый край, где властвуют хамоватые князьки и невежество. Когда Король-Колдун попытался заявить права на трон Ултуана, именно охотники Крейса спасли Имрика от убийц Морати — и с тех пор почитались как Белые Львы личной охраны короля, — и именно крейсийцы упрямо не желали преклонить колени перед Малекитом, несмотря на все вторжения и бедствия, которые тот на них обрушивал. Проще говоря, крейсийцы были слишком глупы, чтобы понять, когда их разбивали, и до последнего вздоха сражались за гористую глушь, которая не могла похвастать ничем, кроме некой дикой прелести.
Дождь стучал по чешуе Сулех и с шипением превращался в пар, попадая на доспехи Короля-Колдуна. С горных склонов каскадами стекали реки, разбухшие от весеннего половодья. Низкие облака, точно саваном, окутывали вершины, а по перевалу стелился густой туман. Армия Малекита извилистой черной колонной, исчезавшей в серой дымке, спускалась по склону, усыпанному валунами и поваленными деревьями.
Закрыв глаза, Король-Колдун ощутил, как бурлящие ветры магии омывают Кольцевые горы. С помощью Железного обруча он мог разглядеть каждую из тончайших струй, малейший прилив и отлив таинственных сил. Он искал в них скрытые от обычного зрения разрывы, предательские волны и водовороты живых существ. На вершинах гнездились гигантские орлы; по кручам взбирались большие стада горных коз, отъедаясь травой, что проклюнулась после недавней оттепели; в поисках пропитания из пещеры неторопливо выбрался медведь; деревья хрупкими осколками жизни цеплялись за землю.
Но было что-то еще.
Дальше по перевалу Малекит различил отблеск огня, притягивающий к себе магию пламени. Лагерь. Несколько лагерей. Вокруг них он заметил серебристое мерцание душ эльфов. Король-Колдун обернулся к отряду гонцов, сидевших неподалеку от Сулех на черных скакунах. Глупые животные тряслись от страха.
— Предупредите авангард, — велел Малекит. — Крейсийцы на северном склоне, у моста. Возможна засада.
Один из всадников кивнул и поскакал вниз по косогору. Его конь мчал галопом, радуясь, что удалось убраться подальше от Короля-Колдуна и его дракона.
Малекит размышлял о том, что это почти оскорбительно — неужели Каледор так дешево его оценивает, раз полагает, что Король-Колдун попадется в столь незамысловатую ловушку? Доспехи Малекита заскрипели: он обратил магический взор на восток, туда, где его армия все еще перебиралась через последний горный склон. Долины она достигнет не раньше полудня. Впрочем, это не имело значения. Малекит не спешил. Ему хотелось, чтобы враги знали его местонахождение.
Он посмотрел вверх, и дождь забарабанил по его забралу. Капли танцевали и шипели на раскаленных доспехах. Малекит попытался вспомнить, когда в последний раз пил воду, и не смог. Из-за огня, что пылал внутри, его томила жажда, которую невозможно было утолить. То же происходило и с едой. С тех пор как Малекита запечатали в его железном одеянии, ни одна крошка не коснулась его губ. Жизнь в нем поддерживало только колдовство. Магия, которую подпитывали жертвы, запертые в пластинах его искусственной кожи. Отчасти это печалило, отчасти освобождало. Он ощущал лишь пепельный вкус собственной гибели, но смутно помнил сладость меда и сочность вина.