Малусу были на руку толпы рабой и стражников, маршировавшие внутрь Шпиля. Он сможет затеряться среди них — по крайней мере, простолюдины его не заметят. Быть сверх меры скрытным тоже не следовало, ему понадобятся его положение и власть, чтобы пробраться внутрь. Он мог лишь надеяться, что суматоха у ворот позволит ему выиграть дистанцию между ним и его врагами.
«Враг уже здесь».
Голос демона прогрохотал громом в голове драхау, едва не сметя его с моста в толчею рабов внизу. Малус пошатнулся, нащупывая опору, а внутри него все кипело от силы вторжения Ц’Аркана. Сайлар потянулся было к господину, но быстро отступил в тревоге, видя, сколь сильно искажено лицо того. Несмотря на вино и железную силу воли Малуса, демон просачивался во внешний мир. Сайлар знал достаточно, чтобы от всей души ужаснуться подобной перспективе.
Однако пониманию Сайлара было доступно далеко не все. Он не знал ничего о том, как Ц’Аркан набрал такую мощь, не различал эмоций в демоническом вопле. Чудовище внутри Малуса устрашилось. Именно паника заставила монстра настолько напрячь силы — так, что он рисковал погубить своего смертного хозяина, пытаясь захватить контроль над его телом.
— Ты убьешь нас обоих, — прошипел Малус сквозь стиснутые от боли зубы.
«Смерть уже здесь».
Голос демона ослаб, упал до шепота. Ц’Аркан потратил слишком много сил на свой первый панический возглас. Малус уже ощущал, как уползает он обратно в темные закрома его существа — словно паук по тончайшим нитям ловчей сети. Отступление Ц’Аркана впервые за все время ни капли не обрадовало драхау — демон не стал бы паниковать по пустякам.
Малус снова пошатнулся и ухватился за мачту — палуба уходила из-под ног. На его глазах эльфы и холодные падали с платформ и мостов высоко наверху, их тела сминали стада рабов внизу. Испуганные крики, вопли неверия и смятения неслись отовсюду. И питал эти голоса даже не страх, а осознание того, что хозяева их столкнулись с чем-то невозможным.
Черный ковчег, возведенный при помощи могущественнейшего древнего колдовства, — сейчас, будто бы обыкновенный корабль из дерева и парусины, раскачивался на волнах страшной силы. За все тысячелетия, минувшие с того момента, как плавучий город обрел свободу от затопленных берегов Нагарита, населявшие его корсары ни разу не испытывали на себе такой атаки разгневанной стихии.
Суматоха усилилась. Ковчег стал опасно крениться — еще больше тел осыпалось с самых высоких платформ и мостов. Пролеты из камня, дерева и железа рушились вниз, разбивая мосты и сдвигая лестницы. Дрожь скручивала их под такими углами, что были немыслимы и для самого безумного архитектора.
Сонм испуганных голосов порождал отчаянный гам — куда более предпочтительный, чем та страшная тишина, что последовала за ним, тишь настолько невыносимая и жуткая, что Малус буквально ощущал, как она давит на него со всех сторон. Эту тишину рождал черный, беспросветный ужас.
Он почувствовал источник ужаса прежде, чем тот стал видим, обоняем или слышим. Друкаи содрогнулись от мерзкой скверны, чего-то неизбывно отвратительного, покрывавшего их души налетом слизи. Грубое, циклопическое зло коснулось их — не то мелкое, с каким сталкивались они ежедневно и еженощно, а нечто космически масштабное, оскверняющее саму ткань бытия. Оно являло собой сосредоточение ненависти всего невозможного и нерожденного, ожесточенности того, чего не могло быть, и нечестивости всего неизведанного.
И вот восстало оно из глубин — бурунами пульсирующей плоти, вздувшейся и омертвевшей. У него было подобие формы. Конечности, впившиеся в борта ковчега, напоминали нечто среднее между руками и ветвями, катушки скользких и гибких придатков — нечестивая пародия на пальцы — заструились от них, оплетая башни и разъедая камень и сталь, не говоря уже о плоти и костях, что попросту исчезали в этих щупальцах, растворялись и втягивались в их смертоносное нутро.
У чудовища была и голова, сидевшая на костлявых плечах, — что-то вроде черепа, завернутого в пелену из слизи и гнили; каждая кость четко очерчивалась и в то же время скрывалась под наросшей коркой. На впалых щеках корчились черви, а между зубами ежились анемоны и полипы. Четыре кавернозные впадины обрамляли похожее на рану носовое отверстие. В глубине этих впадин, на концах мясистых жгутов, красовались рубиновые россыпи глаз. Когда неведомая хтонь поднялась еще выше, обхватывая руками ковчег, жгуты выхлестнули наружу, тараща страшные очи во все стороны, — словно мерзость всерьез заинтересовалась миром, в который только что вторглась.