Наука божественна, но храмы науки населены отнюдь не богами. Эту истину я понял на дипломе. Бубрецов предупредил, чтобы я ни в коем случае не распространялся на кафедре о результатах. После конфуза со злополучным открытием у меня и в мыслях такого не было. Как потом выяснилось, Бубрецов опасался не нового конфуза, а утечки информации. Результаты оказались достаточно важными. Их приняли в журнал «Доклады Академии».
Доцент А.Я.Потапов, выступая в качестве рецензента на защите, отметил, что диплом Никишина вполне может рассматриваться как фундамент кандидатской диссертации. Пожурил меня за не слишком аккуратное оформление, но похвалил за стремление докопаться до сути. При этом умудрился выронить диплом из рук. Диплом был не переплетен, так как я допечатывал последние фразы накануне ночью. Диплом, ударившись о голову сидящего профессора Юрьева, рассыпался по полу на отдельные листы. Все бросились под столы собирать. Профессор потер ушибленную лысину и воскликнул весело: «Да, очень весомый диплом!».
Биогавань. Речные рога
После окончания МБИ мне предложили в Москве аспирантуру. Но я не хотел жить в сумасшедшем мегаполисе. Объездив Подмосковье, остановился на Биогавани. Во-первых, тут было пять институтов биологического профиля, и, во-вторых, очень понравился сам академгородок. Он красиво стоял на холме, на берегу реки, а вокруг простирались поля и леса. Никакой гавани на самом-то деле не было, если не считать пристани, куда причаливали рыбацкие моторки.
Я спешно организовал переезд моей матери и брата из Крыма в Биогавань. В результате мы с Лидой и дочуркой поселились в Биогавани в маленькой двухкомнатной материнской квартирке. Было тесновато. Кроме того, между женщинами началась позиционная война в рамках классических отношений «сварливая свекровь – нахальная сноха». Сорок мужчин могут мирно жить в одной казарме, а две женщины на общей кухне начнут войну. Вообще нет большей ненависти в мире, чем ненависть соседей по квартире. Причем, чем крепче позиция, тем слабее нервы. Я подал заявление в профком на отдельное жилье. И, конечно, вопрос был решен типично по профкомовски: мне с Лидой выделили комнату в коммуналке.
Между прочим, известно, что в коммуналках рождаемость выше… В доме жило много таких же молодых семей. Все были нищие, но веселые. По вечерам часто собирались шумные компании. По утрам я разгребал мусор и грязную посуду. Процесс мытья посуды меня не угнетал. Наоборот, тупая размеренная деятельность над раковиной под шум воды из крана наводила на глубокомысленные размышления.
В один из летних вечеров компания ринулась на речку купаться. Вдвоем с Лидой мы идти не могли: кому-то надо было сидеть с дочкой. Я остался. Лидия вернулась за полночь, радостная, разгоряченная и необычно страстная. Через три дня повторилось то же самое. Я доверчиво полагал, что она просто ходит купаться. Женская верность – миф, в который наиболее охотно верят рогоносцы.
Как-то вечером раздался стук в окно (мы жили на 1-м этаже). «Ой! Это меня! Зовут на речку!», – крикнула мне Лида. Я выглянул и увидел под окном кучерявую голову соседа с 3-го этажа. Этот сосед был известный хохмач и бабник. Ситуация показалось мне скользкой. «Может, не пойдешь?», – спросил я Лиду. Она горячо возразила: «Пойду-пойду! Я мигом! Искупаюсь и вернусь». Вернулась снова за полночь; скромненько, смиренными шажками, вошла и стала тихо раздеваться, не включая свет. От нее несло духами и помадой; и еще изменой. Шлындра. Дешевка.
Когда через день всё повторилось, я взял рюкзак, покидал в него немногочисленные шмотки и пошел на выход. Дочка сладко спала в кроватке. «Ты куда?!», – демонстрируя удивление вскрикнула Лида. «У матери пока поживу», – буркнул я глухо. Лида заплакала. Я терпеливо дождался, пока ручьи высохнут, а всхлипы стихнут. «Значит, уходишь?», – уточнила она, перестав сморкаться в ночной халатик. «Значит, ухожу», – эхом отозвался я, грустно подумав: «Муж плохой – уходит достаток; жена плохая – уходит муж». Лида оправила халатик и кивнула: «Ладно, иди. Только давай сразу договоримся на счет алиментов». Я тут же сочинил афоризм, что алименты – это штраф с нас, мужчин, за легкомысленный секс с тяжелыми последствиями, но не решился озвучить вслух. «Мне нужно купить чешскую стенку. Оплатишь?», – продолжила Лидия свою мысль. «А куда ж я денусь», – согласился и ушел. Как говорится, ушла любовь, ушел и я.
Лида сделала попытку меня вернуть. Мы с ней даже сошлись на пару недель, но ничего не вышло. Оказывается, я не умею прощать. И еще. Я вдруг осознал, что Лида – не единственная на планете женщина, обладающая всеми прелестями слабого пола. У меня наметилась новая привязанность, к которой я потянулся, как сиротливый теленок к грудастой буренке.
Вскоре Лидия вышла замуж за соседа. Но не за кучерявого с 3-го этажа, а за другого – лысого, с 5-го. Кстати, очень положительный мужик.
Эффект Мыранова
В Биогавани я долго искал по институтам подходящую лабораторию. Особенно интересной показалась та, которая называлась лабораторией биоэнергетики. Я решил, что там занимаются молекулярными механизмами преобразования энергии в живой клетке. Жизнь это энергия. Есть энергия – есть жизнь. Мне хотелось узнать, как в клетке возникает жизненная энергия и как она расходуется.
Проблема была только в том, что заведующая этой лабораторией профессор Кондрашкина пользовалась в МБИ дурной славой. «Если хотите в чем-либо запутаться, поговорите с Кондрашкиной», – смеялся профессор Юрьев, не рекомендуя мне идти под начало этой властолюбивой дамы. Я не послушал его. А зря.
Кондрашкина, узнав что я из МБИ, поморщилась: «Уж больно там все умные, злоупотребляют физикой да математикой. А ведь биология – наука о живом, тут негоже циркулем махать». Она не очень-то хотела меня брать. Предпочитала молодежь с периферии. Возьмет вытащит в академгородок малограмотного мальчонку из какого-нибудь козлохердинского сельхозинститута – и он ее не просто слушается, он ее боготворит. Но на мое счастье (или несчастье) один из коллег Кондрашкиной, некто П.Г.Мыранов, заявил, что готов сделать из Никишина настоящего ученого. Она отдала меня под его начало и на время забыла о моем существовании.
Мой новый шеф Петр Геннадиевич Мыранов оказался не просто старшим научным сотрудником, кандидатом медицинских наук. Он был большая шишка: ученый секретарь академгородка и член горкома партии. Типичный «член», и этим всё сказано. Перебравшись с помощью партийных связей из далекого Ашхабада в академгородок, быстро продвигался по служебной лестнице. Везунчик, он был суетлив и трусоват. Успешная карьера позволила ему уверовать в свою значимость и могущественность. Не зря говорят, что если человек идет по жизни легко, значит, он попал на плохую дорогу. Баловень судьбы – ничтожество, которому не мешают ни люди, ни боги. Карьерист, начиная как трусливый заяц, постепенно становится опытным лисом, приобретающим всё более волчьи черты на более высоких должностях. Вообще карьеры пробиваются тремя способами: хитрыми головами, толстыми задами, сладкими словами.
В науке Мыранов разбирался ровно столько, чтобы среди неучей слыть знатоком или, если выразиться образно, среди импотентов бабником. Всегда стильный, в импортном элегантном костюме, при ярком галстуке, в белоснежной рубашке со сверкающими запонками, он производил неизгладимое впечатление на различные делегации и депутации. Хотя, по моему мнению, пижон в шикарном костюме, с серебряными запонками, в солидных очках в золотой оправе, есть всего лишь пижон, и никто более.
Он месяцами не вылезал с совещаний и заседаний. Кто хочет стать начальником, тот должен распрощаться со своей свободой. Таким образом, как вы поняли, Петр Геннадиевич был очень занятой человек. Однако нашел для меня пару часиков, чтобы сформулировать те великие научные проблемы, которыми я обязан буду заниматься под его чутким руководством. В ходе беседы мне показалось, что это не проблемы, а проблемки. Причем, сделанные шефом указания носили ультимативный характер. Мыранов, как любой начальник-выскочка, игнорировал в отношениях с коллегами три важные вещи: что он руководит людьми; что обязан управлять ими по совести; и что помыкать ими он будет не вечно.