Отец как всегда обнаружился в библиотеке. Когда я тихонько вошла, стараясь стелить шаг как можно осторожнее, то увидела его сидящим в кресле с высокой спинкой напротив зажженного камина. Я не уставала поражаться тому, каким старым и немощным он стал выглядеть со смерти матери, и теперь невольно остановилась, чтобы вновь как следует разглядеть его сутулую фигуру, поредевшие, тронутые сединой бакенбарды, причудливый узор морщин, покрывающий лицо, узловатые пальцы с вздувшимися венами. От подагры у отца снова отекали ноги, и он сидел, прислонив их к решетке камина, словно это могло помочь. Захлестнувшая меня неожиданная жалость подкатила ком к горлу, и я была близка к тому, чтобы, дав волю чувствам, броситься к отцу в объятья и заплакать, потому что бесконечно устала от сонма невзгод, льющегося на меня, словно осенний ливень. Но я довольно быстро совладала с собой, выпрямилась и как можно более уверенно прошла к отцу, полная решимости получить ответы.
Он вздрогнул, когда моя рука коснулась спинки кресла, и удивленно обернулся. Его покой потревожили самым грубым из способов, и в его карих глазах я ясно читала недовольство. О чем он думал? Неужто снова уносился мыслями в далекое прошлое, неведомое мне, когда еще был молод, подтянут и наверняка красив? Он скривил губы, отчего его пышные усы зашевелились, и пристально оглядел меня с ног до головы. Я неосознанно спрятала руку с зажатым в ней письмом за пышные юбки, хотя в том не было никакой пользы или необходимости, ведь я пришла поговорить с отцом именно из-за этого злополучного письма.
— Как себя чувствуешь, папа? — начала я издалека, стараясь улыбаться. В иные времена отец шел на любые ухищрения, чтобы увидеть на моем лице улыбку, а теперь, казалось, вовсе ее не замечал. И всё-таки я улыбалась, надеясь, что хотя бы в глубине души он по-прежнему рад видеть меня улыбающейся.
Ответом на мой вопрос послужило нечленораздельное мычание и пожатие плечами.
Я огляделась в поисках стула, ибо разговор предстоял долгий, но не нашла ничего, что можно было придвинуть к камину без посторонней помощи. Придется стоять, вызывать прислугу мне не хотелось, иначе я рискую потерять мысль в суете и ненужной возне.
Но как начать? И с чего? Когда я спускалась в библиотеку, голова моя была занята абсолютно другим, я считала, что нужные слова сами найдутся, а значит нечего репетировать. Мои пальцы непроизвольно сжались, хрустнула бумага. Не знаю, услышал ли отец этот звук за треском горящих поленьев, но он вернул мне самообладание. Нечего трусить.
— Сегодня пришло письмо, — сказала я ровным голосом. — Из Банка Кингстонов.
Мои последние слова удивительным образом оживили папеньку. Он весь выпрямился, глаза шире раскрылись, а их взгляд стал осмысленнее. По его дрожащей челюсти и напряженным рукам я поняла, что он не хотел бы, чтобы я прочла это письмо или даже знала о его существовании.
Я молча протянула ему смятый конверт, уже вскрытый. Я не стала исхитряться и скрывать следы преступления, решив, что даже если на меня падет вполне заслуженный и праведный гнев отца, лучшей тактикой в подобном вопросе будет честность. В конце концов, именно этому он всегда меня учил.
Папенька нахмурился кустистые брови, разглядывая темно-алый сургуч с выдавленной буквой «К». Он не решался взять конверт, с минуту буравил его нерешительным взглядом, а потом всё-таки выхватил из моих пальцев и торопливо развернул. Его глаза несколько раз бегали по строчкам, пытаясь донести ослабленному горем разуму суть, а потом его рука с письмом безвольно обмякла, и он вновь откинулся на спинку кресла, вытянув ноги ближе к камину.
— О, милый папа, скажи, чем я могу помочь? — спросила я дрожащим голосом, не в силах вынести муку, отразившуюся на лице родителя.
Ответом мне послужил лишь острый взгляд, полный скрытого гнева и негодования, смешанного с сожалением. Таким взглядом он смотрел на меня, когда бывал недоволен моим поведением и понимал, что вынужден меня наказать, чтобы я извлекла урок. Невольно я потупилась и сжалась, словно вновь стала маленькой непослушной девочкой.
— Мне бы не хотелось, чтобы ты прочла это письмо, — коротко сказал отец. — Но ты его уже прочла, я полагаю?