— Не вздумай никому дерзить, Лия, — требует мама, когда мы, стоя на кухне размером со стадион, укладываем грязную посуду в посудомойку. — То, что позволено Юпитеру, не дозволено быку. Если парни скажут что-то, что тебе не понравится, притворись глухонемой.
— А если они начнут меня домогаться? — нараспев уточняю я, стряхивая остатки еды с тарелок. — Притвориться терпилой и молча раздвинуть ноги?
— Ты что такое несешь?! Никто здесь тебя и пальцем не тронет. Максим здесь редко бывает, а Леону ты не интересна.
— Он что, гей?
— Леон? — Мама быстро крестится. — Нет, боже упаси. У него невеста есть. Дочь партнера Вилена Константиновича. У богатых всегда так: деньги к деньгам.
— Бедняга, — сочувственно изрекаю я. — Сколько ему? Двадцать три — двадцать четыре? А уже невеста имеется. Папка погулять как следует не дал.
— Лия, — шипит мама, с опаской оглядываясь. — Следи за словами. Если нас выпрут из этого дома, где ночевать будем?
— Ладно-ладно, — буркаю я. — Если будут хамить — притвориться глухонемой, если начнут приставать — пригрозить рассказать все невесте. Чай будем выносить?
2
Когда я с подносом чая выхожу в гостиную, то слышу:
— На среду ничего не планируйте. Морозовы приедут на ужин.
На очередное заявление главы семейства ангелоподобная блондиночка восторженно хлопает в ладоши, а парень с отвратительным характером иронично фыркает. Красавчик-мажор же делает вид, что происходящее его не касается, продолжая меланхолично крутить в руках салфетку, формируя из неё журавлика в технике оригами.
— Леон, ты слышишь меня? — Вилен Константинович требовательно повышает голос. — Эльвира с родителями приезжает.
— Слышу, пап. И, разумеется, буду.
«Эльвира — это, видимо, та, кому в случае чего я побегу жаловаться на домогательства», — мысленно иронизирую я, одну за другой выставляя на стол чайные пары. «Леон и Эльвира. Отстойно звучит».
Фарфор оказывается настолько тонким, что мне боязно слишком сильно сжать пальцы, чтобы ненароком его не раздавить. Не хотелось бы до конца дней батрачить на это семейство, чтобы покрыть стоимость какой-то там чашки династии Минь.
— Всем спасибо за ужин, я поехал. — С шумом отодвинув стул, Максим встаёт.
— Куда ты так торопишься? — недовольно вопрошает хозяин дома. — Мог бы хотя бы пару часов с семьёй провести.
— Мог бы, но не хочу, — парирует тот, склонившись над матерью и чмокнув её в белокурое темя. — Много дел.
— Каких? Напиваться в баре со своими недалёкими приятелями?
— Это тоже есть в моих планах, — долетает его удаляющийся голос.
Я восхищённо и не без зависти смотрю вслед Максиму. Не потому, что в свободное время мне бы хотелось напиваться в баре, а потому, что у меня самой никогда не было возможности так свободно самовыражаться.
С самого детства я только и слышу о том, чего не нужно делать: не краситься, не носить яркие вещи, не говорить много, не высовываться. Никаких прав и куча обязанностей. К двадцати смогу запросто выпустить книгу «Тысяча и один способ засунуть язык в задницу и стать никем».
— Леон, хоть ты на него повлияй, — продолжает кипятиться Вилен Константинович. — Он же пускает под хвост своё будущее.
— Максимум, к чему приведёт такой разговор, — это к тому, что мы с Максом подерёмся, — невозмутимо изрекает его отпрыск. — У каждого свой путь. Предпочту не вмешиваться.
«Ссыкло», — мысленно ехидничаю, нависая над его иссиня-чёрной шевелюрой с заварочным чайником в руках.
А вслух ласково говорю:
— Позволите налить вам чай?
А дальше происходит непредвиденное. Плечо Леона ненароком задевает мой локоть, отчего горячая заварка тонкой струйкой льётся прямо на его брюки.
Я замираю в ужасе. Твою же… Мама меня убьёт.
Поморщившись, Леон накрывает пах ладонью и после небольшой заминки задирает голову.
— Больно, — доверительно сообщает он, глядя мне в глаза. Его голос звучит так тихо, что услышать могу только я. — Это же не специально?
Продолжая таращиться на его ярко-синюю радужку, я отрицательно качаю головой.
Я же не идиотка, чтобы обварить причиндалы наследника многомиллионной империи в первый же день.
— У тебя гетерохромия? (Явление, при котором глаза имеют разный цвет. — Прим. автора.) — его взгляд изучающе скользит по моему лицу.
Я молча киваю, но не потому, что мама просила мало разговаривать, а потому, что удивлена, что ему известен этот термин.
— Красиво, — резюмирует он, одёргивая промокшую ширинку.