Если бы Симьер появился в Англии двадцать лет назад, если бы он был женихом, а не сватом, вся её жизнь могла бы пойти по-другому. В его глазах она видела, что можно быть женщиной и при этом сохранить корону, и впервые мысль о замужестве не вызывала у неё презрения или безразличия.
И вот теперь, когда эта мысль стала вызывать у неё неподдельное воодушевление, все те, кто спорили с ней и умоляли выйти замуж, искали способ отговорить её от этого. Её подданные роптали; они не доверяли французам и боялись, что в случае брака королевы с Алансоном в Англии вновь начнётся католическая реставрация; члены государственного совета, запинаясь, что-то бормотали о слабости её здоровья и о том, как опасно рожать детей в её возрасте. Многие годы они надоедали ей напоминаниями о необходимости вступить в брак; а теперь, когда она, казалось бы, была готова уступить их желаниям, они искали любые доводы, чтобы отговорить её от этого шага, не считаясь с тем, что этим они могут её унизить и разгневать. Автору памфлета, содержавшего осуждение брака королевы, по её личному приказу отрубили правую руку. Она выместила свою ярость и уязвлённую гордость на посмевшем оскорбить её простолюдине, потому что ничего не могла возразить раздражавшим её дворянам. Она слишком стара, её здоровье слишком хрупко, и никто уже не желал всерьёз рассматривать вопрос о её замужестве именно сейчас, когда она сама впервые решила подумать о нём. И никто не возражал на заседаниях совета и в неофициальной обстановке против её замужества более страстно, чем граф Лестер...
— Её величество — самая искусная танцовщица в Европе, — заметил Симьер.
— Несомненно, — откликнулся Роберт. — Но для танцев ей нужен кавалер под стать. Как я слышал, у вашего господина герцога ноги коротковаты.
Симьер сверкнул глазами, но его губы сложились в улыбку.
— Для того, кто одарён столькими достоинствами, рост не имеет значения, милорд. И, независимо от телосложения, никто из людей не сможет сравниться с королевой — вы согласны?
— Никто из французов — это точно, — отрезал Лестер. Он держал руку на усыпанной драгоценными камнями перевязи своей шпаги, чтобы удержаться от искушения ударить собеседника. Он был так разъярён, что его бросало в дрожь; к его гневу примешивались ревность и страх, образуя поистине адскую смесь. Лестер долго не принимал сватовство всерьёз; никто из тех, кто знал Елизавету, не предполагал, что оно даст какие-то осязаемые результаты, пока при дворе не появился этот авантюрист с бесстыжими глазами. Должно быть, он её околдовал; всегда такая расчётливая и хладнокровная, всегда бравшая у своих поклонников всё и не дававшая им взамен почти ничего, Елизавета прихорашивалась, красилась и хихикала, как легкомысленная девчонка, у которой завёлся тайный роман. За этот успех Лестер был готов его убить. Он уже подумывал, что Симьера, возможно, действительно придётся убить, пока он не выманил у королевы согласие на брак ещё до того, как она увидит своего жениха. Если она выйдет за Алансона, он лишится своей власти; при законном муже он будет ни к чему. Лестер бросил на Елизавету быстрый взгляд и увидел в её глазах враждебность.
— Вы сегодня в ударе, ваше сиятельство, — внезапно сказала она. — Будьте любезны, пойдите и изощряйте ваше остроумие там, где мне его будет не слышно. Пойдёмте, мосье Симьер, ко мне в кабинет и посмотрим, умеете ли вы играть в карты так же хорошо, как танцевать.
— Королева лишилась рассудка. — Уолсингем решился говорить напрямик. — Если она зашла так далеко, что готова принять Алансона в Англии, это означает лишь одно — она действительно желает выйти за него замуж, а это было бы настоящей катастрофой. Француз и папист! Повторяю, милорд, она лишилась рассудка.
Услышав о последних событиях, секретарь королевы прискакал в дом к Лестеру. Фаворит королевы ему нравился, кроме того, как считал Уолсингем, влияние Лестера на Елизавету достаточно сильно, чтобы воспрепятствовать этому сватовству, пока дело окончательно не вышло из-под контроля. Это были странные союзники — суровый, фанатичный царедворец-пуританин и богатый, могущественный фаворит, который всем, чем обладал, был обязан женскому капризу. Уолсингем был образцом деловитости и прилежания, ради интересов королевы он не щадил ни себя, ни своего состояния; Елизавета охотно пользовалась и тем, и другим, однако своего секретаря она не любила и не делала из этого секрета; поэтому, надеясь узнать, как можно снискать расположение королевы, Уолсингем часто посещал Лестера.
— Это всё этот чёртов Симьер, — злобно сказал Лестер. — Я потешался над прежними искателями её руки и называл их бумажными женихами, и видит Бог, нам нечего было опасаться, пока всё, что было о них известно — это имя на устах какого-нибудь посла. Благодаря Симьеру его господин предстал перед её величеством как живой; он играет роль Алансона столь искусно, что королева просто околдована. Без Симьера вся эта история рассыплется, как карточный домик. Если бы мы могли от него избавиться... — Он умолк, и Уолсингем бросил на него пристальный взгляд. Убийство для него было не более чем средством политической борьбы; мысль о нём не тревожила его совести, а жизнь одного человека была сущим пустяком по сравнению с тем, что его действительно страшило — возможным восшествием паписта на английский престол и союзом между его страной и государством, запятнавшим себя зверствами Варфоломеевской ночи.
— Против этого вся страна, — медленно проговорил он. — Парламент, совет, все, кто придерживается протестантской веры, готовы на всё, чтобы не допустить этого брака. А Симьер никогда не покинет Англию по собственной воле.
— На карту поставлено всё, — сказал Лестер. — Нам обоим известно, что требуется сделать, сэр Фрэнсис. Если я приму меры для того, чтобы защитить королеву от её собственного безрассудства, вы меня поддержите?
— Если понадобится — даже собственным мечом.
— Тогда предоставьте действовать мне. Держите это в тайне от всех, особенно от лорда Бэрли. Но когда дело будет сделано, будьте готовы прийти мне на выручку.
Вскоре после своего приезда в Англию Симьер начал собирать сведения о своих врагах. Он щедро платил и пользовался официальной агентурой французского посольства; потратив немало денег, он обнаружил, что Лестер, его главный враг, громче всех выступавший против брака королевы, сам состоит в тайном браке. Теперь Симьер шёл по тёмным улицам домой, к Вестминстеру, и на губах у него играла улыбка. Елизавета советовала ему не выходить на улицу ночью одному; она объяснила, что Лондон кишит грабителями, которые рыскают во тьме, ища жертву — одинокого прохожего, иностранца или подвыпившего джентльмена, вышедшего из таверны. Симьер рассмеялся, обещал ей не делать этого, но нарушил своё обещание, потому что любил прогулки и одиночество. Он раздумывал, когда именно сказать Елизавете, что её фаворит, пытающийся не допустить её брака, сам связан тайными узами, когда из тёмных ворот навстречу ему выскочили двое. Гуляя, Симьер всегда держал руку на эфесе шпаги; увидев тусклый блеск клинка, он обнажил своё оружие. Что-то с треском разодрало ему плащ и пронзило руку; Симьер сделал выпад в сторону того из нападавших, кто был поближе, и почувствовал, что его шпага вошла в тело врага. Мгновение ему казалось, что она там застряла; вес падающего тела тянул клинок вниз, выворачивая руку. Ударив противника ногой, Симьер вырвал клинок и повернулся ко второму нападавшему. Но тот бежал; если не считать лежавшего у его ног раненого, улица была пуста. Услышав стон, Симьер опустился на колени. Он схватил поверженного врага за грудь, и руки сразу же стали влажными от крови.