Но соревнование на том не закончилось. Пока Мелвилл не уехал из Лондона, королева настояла на том, чтобы он посмотрел, как она танцует, ибо в этом искусстве, как и в музыке, англичанка была совершенно убеждена в превосходстве над сестрой-шотландкой.
А впрочем, о том, как замечательно танцует Елизавета, скорее всего уже было известно в Шотландии, ибо французские вельможи, сопровождавшие туда Марию три года назад, на обратном пути были приняты при дворе Елизаветы и имели возможность в этом убедиться. Прием состоялся в Гринвиче, стены одной из банкетных зал которого были покрыты роскошными гобеленами с изображением героинь известной сказки о пяти умных и пяти глупых девушках. После того как французов обильно накормили, в зал вошли фрейлины. Королева одела их в точности как персонажей сказки, у каждой в руках был причудливо гравированный серебряный светильник. Начав танцевать, фрейлины — по словам одного из зрителей, девушки были «необыкновенно привлекательны, с хорошими манерами, отлично одеты» — пригласили французов, а затем и саму королеву присоединиться к ним. Елизавета вступила в круг. Никто не отрывал от нее глаз, восхищаясь точно выверенными движениями, ритмикой, чудесным цветом кожи, особенно в свете неяркого пламени светильников. Танцевала она, как пишет тот же мемуарист, «с большим изяществом и подлинно королевским достоинством, элегантна и красива была тогда необыкновенно».
«Так кто же лучше танцует, я или Мария?» — требовательно спросила Елизавета, продемонстрировав Мелвиллу свое искусство. «Мария танцует не так искусно и самозабвенно, как Ваше Величество», — только и нашелся что ответить посланник.
До отъезда из Лондона Мелвилл всячески пытался уговорить Елизавету, неустанно повторявшую, что жаждет встретиться с Марией лично (портреты, которые они послали друг другу, такого свидания не заменяли), не дожидаться официального визита, а уехать с ним в Шотландию инкогнито. Видя, что Елизавета заинтересовалась этим фантастическим планом, Мелвилл перешел к деталям. Она переоденется пажом, он тайно переправит ее через границу и точно так же, инкогнито, доставит во дворец; там они проведут с Марией секретные переговоры, а затем ее величество таким же образом вернется в Лондон. Никто или почти никто и не узнает, что ее так долго не было у себя: в тайный замысел следует посвятить только одну фрейлину и одного грума, другие же будут думать, что королева приболела и не хочет, чтобы ее беспокоили.
«Увы! Какой чудесный план, мне так хотелось бы…» — вздохнула Елизавета, дослушав Мелвилла до конца. Искренними ли были эти слова? Поручиться в этом Мелвилл не смог бы, но был уверен, что оставляет Елизавету более расположенной к сестре, нежели это было по его приезде в Лондон. Елизавете явно нравилось подолгу беседовать с этим безукоризненно воспитанным, невозмутимым шотландцем; теперь ей больше чем когда-либо хотелось увидеться с кузиной.
А вот Лестеру было явно не по себе. При первой же возможности поговорить с Мелвиллом наедине он доверительно спросил, насколько ему можно рассчитывать на брак с Марией. Посланник, следуя указаниям своей королевы, отвечал холодно и неопределенно, граф же, в свою очередь, — возможно даже, что с немалым облегчением в голосе, — рассыпался в сладкоречивых извинениях.
Да, разумеется, он прекрасно отдает себе отчет в том, что его положение не позволяет ему рассчитывать на королевскую партию; он «даже туфли ее чистить не достоин». Да и вообще сама идея исходит от его врага Сесила, которому не терпится удалить его из Лондона. Сам-то он, граф, не такой безумец, чтобы домогаться руки Марии, ибо это значило бы оскорбить обеих королев и потерять их благосклонность. Наверняка, заключил он, Мелвилл видит и понимает его трудности и принесет от имени графа нижайшие извинения королеве Марии. Хотя на самом деле он ни в чем не виноват, все это злостные происки его врагов.