«Но о какой чистоте веры, — настаивал арендатор, — может идти речь, если вы восстали против своей королевы, а значит, пошли против совести?»
«Ничего подобного, — твердо отвечал Смит, — некогда эти земли были под властью папы, и коли он желает восстановить ее, а королева противится, закон дозволяет и требует подняться против нее. Ибо папа — глава церкви».
Именно такой логикой и руководствовались католики на севере страны. Королевские чиновники, которым эта казуистика быстро надоела, кляли простолюдинов — участников движения против Елизаветы за невежество, предрассудки и слепую веру в отжившие свое папские заповеди, главарей же называли нечестивцами и лицемерами-безбожниками, которые пытаются прикрыть свои предательские действия подобной риторикой.
Но народ в большинстве своем шел за графами. Крестьяне вливались в ряды повстанцев, и, когда офицеры королевской армии появлялись в городках и деревнях в поисках рекрутов, шло за ними куда меньше людей, чем они рассчитывали. Знать, правда, сохраняла верность королеве, но сыновей своих отсылала к мятежникам. Крестьяне прятались от вербовщиков в лесах, а выходя из укрытия, надевали боевые туники борцов за католическую веру.
Но еще хуже было то, что даже те, кто встал под знамена королевы, испытывали немалые сомнения. Их отцы, братья и друзья воевали на стороне повстанцев, и вроде бы им тоже, как добрым католикам и людям севера, надлежало быть вместе с ними. Кроме того, бунтовщики наверняка покарают неверных, например, искалечат лошадей или угонят скот. А что будет, если они победят, тем более что, кажется, к этому дело и идет? Так что лучше всего дождаться благоприятного момента и перейти на их сторону. Один из наиболее надежных агентов Елизаветы в северных районах Англии, сэр Ральф Сэдлер, писал ей, что сколько-нибудь твердо рассчитывать на верность солдат, набранных в здешних краях, не приходится, колеблются все до единого. «Телом они с нами, — продолжал он, — душою — с противником».
Суссекс, командующий королевскими силами, устраивая смотр набранному им войску, только головой покачивал — настолько плохо оно было экипировано. Людей-то, на его взгляд, хватало или почти хватало, к тому же имелся резерв, но у всадников не было шпор, а у пеших — лат и пик. В дефиците аркебузы и порох. А ведь, судя по поступающим сведениям, повстанческая армия постоянно растет, числом она уже почти сравнялась с королевскими войсками, а вооружением значительно превосходит. В открытое сражение Суссекс вступить не решался, с тревогой ожидая подкрепления людьми и боеприпасами из Линкольншира и Лестершира.
Тем временем дни становились все короче — зима решительно вступила в свои права. Склоны холмов покрылись снегом, вокруг выросли сугробы, долины и пастбища в этой скалистой местности тоже сделались сплошь белыми. Немногочисленные дороги стали почти непроходимыми, вода в ручьях и речках, прорезающих эту унылую местность, поднялась, а мостов было очень мало, так что не только с двором — с собственными частями связь у Суссекса была очень затруднена. Бунтовщики контролировали заледеневшие дороги, перехватывая королевских посыльных и даже войска, направлявшиеся на север. Так, у Тэдкастера конный отряд повстанцев остановил сто пятьдесят пехотинцев, идущих на подкрепление к Суссексу, и принудил их перейти на свою сторону.
В начале декабря повстанцы, столкнувшись с полным бездействием королевских войск, уверовали в собственную непобедимость. Дворяне «оставались верными королеве», но солдаты-простолюдины колебались, с каждым днем доверять им можно было все меньше. Когда войска, ведомые обоими графами, приступили к осаде Барнард-Касла, рядовые королевского гарнизона принялись один за другим дезертировать, причем выглядело это бегство трагикомически. Каждый день, свидетельствует современник, «они перепрыгивали через стены, чтобы присоединиться к осаждающим», и при этом несколько дюжин «сломали себе шеи, руки, ноги». Только когда число дезертиров достигло двухсот и среди них оказались те, кому положено было удерживать на случай вторжения ворота замка, комендант крепости сэр Джордж Бауэс вынужден был капитулировать.