Сесил и раньше прикидывал возможности графа сделаться принцем-консортом, и вот что у него получалось. Лестеру нечего предложить, кроме себя самого, — ни богатства, ни репутации, ни власти. За спиной у него темная история. Большинство не только считают его убийцей собственной жены, но и убеждены в его любовной связи с королевой; выйти ей за него замуж — значит укрепить эти подозрения. Сделавшись принцем-консортом, он направит свою неуемную энергию на укрепление союзников и уничтожение врагов: обид Лестер не забывает. Он увяз в долгах, и рассчитываться с кредиторами придется королеве. А ко всему прочему, отмечает Сесил, граф человек недобрый и ревнивый.
На самом же деле у Лестера нервы были на пределе, он был измучен долгими, полными сомнений годами ожидания, когда же наконец Елизавета решится выйти за него. Как-то он поделился своими чувствами с французским послом Ла Форе. «Со слезами на глазах и в то же время смеясь, граф, — докладывал посол своему повелителю, — сказал мне, что не знает, на что надеяться и чего бояться. Он больше чем когда-либо сомневается в намерениях королевы относительно себя, к ней сватается столько особ королевской крови, что он не знает, что делать и что думать».
Действительно, положение у Лестера было тяжелое, а Елизавета своим постоянным кокетством и переменами в настроении только усугубляла его. Знаками внимания, подарками — а это были и поместья, и деньги, и должности, — торжественными клятвами выйти замуж (правда, в последнее время их что-то не было слышно) королева буквально сводила графа с ума. Ему приходилось выдерживать вспышки ее буйного темперамента, от которого, по собственному его признанию, больше всего страдают как раз те, кого она любит. Казалось, вот-вот — и цель будет достигнута, тщеславие, а на отсутствие такового граф пожаловаться не мог, будет удовлетворено, но нет, он в который раз оставался лишь любимой игрушкой, красивой марионеткой в руках своей повелительницы. Неудивительно, что, чувствуя это, Лестер жаждал мести.
И все же, какие бы столкновения ни случались на людях, внутренняя близость королевы и ее незадачливого фаворита могла показаться тесной, как никогда. Стоило им остаться наедине, как возникала какая-то на удивление теплая, домашняя атмосфера. Однажды Норфолк явился в личные покои королевы без приглашения и застал такую картину: Елизавета сидит прямо у порога, а рядом с ней, на коленях, Лестер и что-то ей говорит. Королева прислушивается, но вполуха, потому что внимание ее одновременно приковано к мальчику, что-то негромко напевающему и подыгрывающему себе на лютне.
Идиллия! Но о том, что происходило в вечерние часы в королевской спальне, ходили и разные малопристойные слухи. Лестер будто бы «покрывал Ее Величество поцелуями против ее воли» и вообще позволял себе всяческие фамильярности, унижающие достоинство царствующей особы. А то приходил к ней в спальню рано утром, когда Елизавета еще не встала, и вместо фрейлины подавал ей платье и даже нижнее белье. Как обычно, придворные сплетни попадали в дипломатическую почту, и, хотя нигде в отчетах прямо о любовной связи не говорилось, намеки были вполне прозрачны. Уважения к английской короне в мире это не добавляло.
Арундел и Норфолк, самые родовитые и высшие по рангу члены Тайного совета, решили поговорить с графом начистоту, отбросив в сторону и политические интересы, и личную вражду в надежде, что такой разговор прояснит наконец ситуацию. Инициативу взял на себя Норфолк. Он призвал Лестера честно объяснить мотивы своего непозволительно фамильярного обращения с ее величеством в присутствии всех, а также за закрытыми дверями ее покоев. «Ни знать английская, ни простой народ, — говорил он графу, — не допустят, чтобы подобное продолжалось». Норфолк перечислил целый ряд конкретных прегрешений со стороны Лестера, а затем, отбросив придворные церемонии, задал вопрос, как мужчина мужчине: скажите честно, королева выходит за вас или нет? Если да, то они с Арунделом готовы употребить все свое влияние, чтобы убедить знать и народ «освятить этот высокий союз и положить конец всяческим сплетням».
Скорее всего Лестер сказал Норфолку то же, что и французскому послу: не знаю, что и делать, что и думать. Неопределенность сделалась привычным его состоянием, Елизавета для него по-прежнему загадка — впрочем, как и для всех остальных.