В глазах угрюмых, с суровыми лицами сельских жителей появление королевы становилось настоящим событием, привносящим в рутинную жизнь тепло и свет сказки. Заслышав о приближении королевы, местный люд высыпал на проезжую дорогу, изо всех сил вглядываясь вдаль, где вот-вот должна была показаться великолепная свита ее величества. Поначалу — но это «поначалу» длилось часами — видны были только сотни и сотни груженых телег и повозок с провиантом, мебелью, багажом и вообще всем, что необходимо для королевского двора во время путешествия. Наконец появлялись первые конные — они расчищали путь, смотрели, как бы не возникло вдруг какое-нибудь внезапное препятствие, оповещали народ: «Ее Величество королева!»
И вот в клубах пыли и в сверкании золота возникала Она. Царственно восседая в своих позолоченных носилках, вся в шелке и парче, украшенная драгоценностями, Елизавета I являлась «богиней, каких изображают художники на своих полотнах». Непосредственно впереди носилок двигались слуги и охрана, пешая и конная, сзади — члены Совета, окруженные, в свою очередь, гвардейцами и двумя десятками блестящих фрейлин, «храбро гарцующих на своих скакунах». Впечатление создавалось такое, словно каким-то образом коронационная процессия Елизаветы из Лондона переместилась в Кент или Суффолк, перенеся в сельскую местность все великолепие столичной церемонии.
В городах же жители, стремясь произвести впечатление, встречали королеву со всевозможной пышностью. Главную улицу чистили до блеска, нищих и девиц легкого поведения либо изолировали, либо сурово предупреждали, чтобы на время визита королевы они убирались куда-нибудь подальше. Виселицы разбирали. Рабочие драили фронтоны жилых домов, церквей, учреждений; домохозяева убирали дворы и загоняли кур да гусей в клетки либо куда-нибудь на зады. Маляры красили рыночные ворота, звонари стояли наготове, чтобы приветствовать появление процессии мощными ударами колоколов. Плотники поспешно сбивали помосты для костюмированных представлений и приветственных речей, а школьники героически заучивали цветистые строки, написанные учителем по случаю визита государыни. И вот — столы ломятся от яств, музыканты настроили инструменты, самые почетные жители города собраны — появляется более или менее в назначенное время королева, и разом звучат фанфары, начинаются речи.
Однажды, это было в 1575 году, Елизавета остановилась в одном из городов по пути — в Ворчестере. Все было как обычно: при появлении королевы зазвучали фанфары, и навстречу ей, превращая убранные только накануне улицы в настоящее месиво, хлынула толпа возбужденных горожан. Шел дождь, но Елизавета не обращала на него ни малейшего внимания, ласково отвечая на приветствия и выказывая немалый интерес к протоколу встречи. Пока она смотрела на представление школьников, дождь превратился чуть ли не в бурю, но и тут королева не дрогнула, попросив всего лишь, чтобы ей принесли плащ и шляпу. Такое отношение к детям не осталось незамеченным, и горожане еще больше возлюбили свою повелительницу. Казалось, Елизавета не упускает ничего: ни довольно неуклюжих куплетов, сочиненных директором школы, ни красоты грушевого дерева, которое только нынешней ночью пересадили в честь прибытия королевы на рыночную площадь, ни затянувшейся речи оратора, некоего мистера Белла, чьи разглагольствования напоминали скорее не оду во здравие королевы, но едва прикрытую просьбу облегчить городу налоговое бремя.
Ворчестер, торжественно вещал мистер Белл, всегда служил английским властителям могучим оплотом против угрозы с запада, из Уэльса; ему благоволили отец Елизаветы, «славнопамятный» король Генрих VIII, и ее брат, «принц, с которым связывали величайшие надежды», Эдуард VI (не отважившись на хвалу, покойную королеву Марию мистер Белл назвал всего лишь «дражайшей сестрой Вашего Величества»).
Увы, процветавшее некогда ткацкое дело, составляющее единственный источник городских доходов, ныне пришло в совершенный упадок. Раньше, и людям еще хорошо памятны эти времена, тут вовсю крутились триста восемьдесят ткацких станков, обеспечивая работой и куском хлеба восемь тысяч ткачей с семьями, а теперь количество это сократилось вдвое. Преуспеянию, продолжал сетовать мистер Белл, пришел конец, «красота города поблекла, дома рассыпаются на глазах». Потеряли работу пять тысяч ткачей, их семьи голодают. «Единственное, что осталось, — оратор драматически обвел рукой поливаемый струями дождя город, — так это развалины да памятники старины, также разрушающиеся».