Что же касается королевы, позиция членов Совета если и не обескуражила ее, то привела в явное расстройство. Она погрузилась в глубокую меланхолию, и из-за опасений за последствия к Елизавете были призваны самые близкие из ее окружения. Дам, что вообще- то было не принято, поселили непосредственно во дворце, где они должны были «развлекать» ее величество, не давая ей окончательно пасть духом.
Несомненно, она и сама была охвачена тяжелыми сомнениями, ибо, как бы ни убеждала других Елизавета в том, что желает этого брака, принять решение ей было нелегко, как нелегко и пережить происходящее. Смущали двусмысленная позиция советников, затянувшиеся переговоры, а также перспектива личной встречи с женихом, чья отталкивающая внешность стала притчей во языцех. Со всех сторон накапливались свидетельства народного недовольства будущим союзом с Францией, и недовольство это кое-где начало принимать открытые формы. И даже если выбор ее с точки зрения политической хорош, то что этот брак будет означать для нее лично? Принесет ли он радость, исполнение желаний или унизит, лишит того положения, которого она добивалась — и добилась — в течение двадцати лет?
Наедине со своими приближенными Елизавета не уставала повторять, что готова выйти за Алансона. Она то впадала в угрюмое молчание, то приходила в необыкновенное возбуждение, то язвила, то заливалась смехом, «горя нетерпением» свидеться с единственным из претендентов на свою руку, кто согласился приехать в Англию, чтобы увидеться с королевой до подписания брачного контракта. «Пусть не думают, что все кончится ничем, — говорила она, имея в виду возражающих против ее брака советников, — на сей раз я должна выйти замуж».
Но чем ближе приближалась роковая дата, тем более рискованным казался этот шаг. В спальне Елизаветы таинственно появлялись анонимные памфлеты, содержащие предупреждения об опасностях сближения с французами, а вместе с ними и теологические писания, авторы которых предсказывали, что, если Елизавета не откажется от своих притязаний на церковное владычество, Бог «незамедлительно накажет ее». Послания оставлялись там, где они наверняка должны были попасться на глаза адресату. Одно из них Елизавета как-то обнаружила прямо у двери, когда шла на обычную утреннюю прогулку по саду. Содержание настолько ее покоробило, что она немедленно отправилась к Лестеру, у которого провела целые сутки, и даже отменила по крайней мере одну из назначенных на следующий день встреч.
Помимо анонимных посланий, королева сталкивалась еще и с недовольным ропотом священников, ежедневно служивших обедню при дворе. Изо дня в день они с возмущением толковали своей пастве о проклятии, которое наверняка падет на голову той, что выйдет за чужеземца и католика; к вящему удивлению многих, объект этого красноречия — королева никак не реагировала на подобные выпады. То есть не реагировала до тех пор, пока один клирик не отважился безрассудно напомнить ей о судьбе покойной Марии. Какой неисчислимый ущерб государству, громогласно восклицал он, «нанесла Мария, взяв в мужья испанца-католика! Какие несчастья навлек этот брак на Англию, когда сотни сгорели на кострах, а тысячи были изгнаны из страны за веру!» Клирик распалялся все больше и больше, обрушивая на ее величество и всех собравшихся угрозы едва ли не геенны огненной, которые наверняка должны были возбудить в Елизавете застарелую ненависть к сестре. Королеву больно задело, что кто-то осмелился затронуть ее больное место, а еще сильнее — то, что юного Алансона, человека хоть и тщеславного, но милого и обходительного, сравнили с бессердечным тираном Филиппом.
Пылая от сдерживаемого гнева, Елизавета не дождалась конца службы и покинула церковь, едва неистовый проповедник закончил свою гневную отповедь предыдущему царствованию. Он продолжал еще что-то говорить, когда Елизавета, а вслед за ней и остальные потянулись к выходу. На свидетелей эта сцена произвела сильное впечатление: такое произошло впервые.
Но одно дело — открытый ропот, другое — попытка покушения. Однажды, когда Елизавета с Симье поехали прогуляться по Темзе на королевском судне, раздался выстрел, стреляли картечью. Кто-то из команды закричал от боли и, истекая кровью, свалился на палубу — его ранило в обе руки. Матрос находился всего в нескольких футах от Елизаветы, и никто не усомнился, что целились — с проходящего судна — в нее либо во француза.
В поднявшемся переполохе королева сорвала с шеи шарф и перевязала матроса, всячески успокаивая его и заверяя, что все будет хорошо, о нем позаботятся. Новых выстрелов не последовало, и корабль быстро отправился на стоянку.