С карандашного портрета, изображающего Эшема, на вас смотрит плотный, дышащий здоровьем мужчина с вьющимися темными волосами и бородой, полными губами и умным взглядом. Происходил он из крохотной деревушки Керби-Виск на севере Йоркшира, и хотя годы, проведенные в колледже Святого Иоанна, превратили его в исключительно образованного и рафинированного ученого, осталось в нем на всю жизнь нечто от настоящего сельского жителя. По природе Эшем был покладистый, незлобивый человек, благорасположенный к окружающим и щедрый на похвалу. Решительный, но не агрессивный в суждениях, он предпочитал менторскому тону мягкое убеждение, а работам его, содержащим вообще-то вполне здравые, а порой и тонкие наблюдения над человеческими типами своего времени, пожалуй, не хватало самостоятельности.
С древними он чувствовал себя воистину как с достойными собеседниками, обращаясь к ним не иначе, как к «моим старым учителям Платону, Аристотелю и Цицерону», и не было для него большего удовольствия, чем перечитывать их труды вместе с каким-нибудь смышленым учеником, без устали, часами раскрывая секреты их стиля и содержания. Темперамента художника он был лишен. Тонкости поэтического воображения от него ускользали. «Никакой я не поэт», — признавался он сам, и многословные его стихи действительно подтверждают эту самооценку, но таково уж было своеобразие его острого рационального мышления. Особенно сильно его отталкивали теологические диспуты, которые он считал потерей времени. Об одном современнике, который постоянно ввязывался в конфессиональные споры, Роджер Эшем отозвался так: «Жаль, что такой острый ум и такое прекрасное перо совершенно растрачивают себя на дебаты с Богом и добрыми людьми». Иное дело — переводить Демосфена, тут бы способности его раскрылись во всей своей полноте.
Однако же по обстоятельствам собственной жизни он был незадолго до того вынужден оторваться от подобного рода мирных занятий. В начале правления Эдуарда остро ощущалась потребность в реформе церкви, и в Кембридже разгорелась живая дискуссия вокруг принципиального момента: католическая месса или протестантская обедня? Эшем сочинил язвительную сатиру, развенчивающую «выгребную яму римско-католической церкви», в которой язык мессы обращался против нее самой. «Се папская месса, — восклицал автор, — и она отвергает тайную вечерю! Се папские лисы, и они пожирают агнца! Се папские языческие идолы, и они умножают зло в мире!» Поднялся скандал, и ректору пришлось призвать Эшема к порядку. Более воинственный человек нашел бы что ответить, но Эшем был раздавлен. «Наложенное на меня наказание, — писал он ректору, — вызвало у меня большую горечь, нежели вы способны вообразить, а я передать словами». Буквально через несколько недель он оставил колледж и поступил на службу к Елизавете. Больше в теологические дебаты он не ввязывался.
После Кембриджа Эшем обрел в обществе Кэт и Джона Эшли истинный рай взаимопонимания. С последним — тоже ученым — он читал Аристотеля и Тита Ливия, а все трое (порой, возможно, к ним присоединялась и Елизавета) проводили целые часы «в свободных беседах, испытывая ничем не замутненную радость общения». При всей строгости своих нравственных воззрений Эшем был довольно либеральным человеком. По собственному признанию, он «любил веселых и жизнерадостных людей», и «славная чета» Эшли пришлась ему по нраву. Нельзя сказать, будто они просто непринужденно болтали о том о сем. Предметом обсуждений нередко становилось само их беспокойное время — политические и социальные волнения, двор с его интригами, религиозные распри, и впоследствии Эшем напоминал Джону Эшли о «наших общих раздумьях касательно текущего времени, о проницательных суждениях касательно времен наступающих».
Но главную радость Эшем находил в своей царственной воспитаннице. По утрам они читали Новый Завет на греческом, затем речи Изократа и Демосфена, пьесы Софокла. Все эти тексты Эшем отбирал с величайшим тщанием: они являют собою, по его словам, «ярчайшие примеры чистоты поэтического выражения, они просветляют сознание и вооружают в борьбе против безжалостных сил судьбы». Далее шла религиозная литература: Библия, труды Святого Киприана и ученика Лютера Меланхтона (того самого, что в день казни Анны Болейн заявил во всеуслышание, что убежден в ее невиновности). Ну, и наконец, обожаемый Эшемом Цицерон, «большие отрывки» из Тита Ливия, а также современные тексты на итальянском и французском. По мере освоения материала Елизавета все больше совершенствовалась в специфическом искусстве прямого и обратного перевода — с греческого и латыни на английский и обратно, с тем чтобы попытаться восстановить оригинальное звучание, — убедительное свидетельство стилистического мастерства.