Елизавета не переставала удивлять учителя энергической силою ума, «совершенно лишенного дамской вялости», в особенности же «чисто мужской способностью ассоциативного мышления». «Она все схватывает с удивительной быстротой, — писал он, — и память у нее фантастически цепкая». По-итальянски Елизавета говорила так же свободно, как по-английски, латынью владела великолепно, греческим — вполне прилично. Почерк у нее был потрясающий. Эшем довел до совершенства ее итальянское, или италийское, письмо, базирующееся на романском написании, — как раз в то время оно начало вытеснять написание секретарское, или готическое. Сохранившиеся образцы письма Елизаветы поражают подлинной артистичностью.
В глазах Эшема пробным камнем истинного знания была риторика, и он чрезвычайно высоко ценил художественный вкус своей подопечной. Она точно оценивала звучание прозы и поэзии, с первого взгляда схватывала клишированные обороты и неуклюжие выражения. Она «очень любила метафору, но только сдержанную, и антитезу, но только безупречно выверенную», и хороший текст от посредственного отличала мгновенно.
Нет никаких сомнений в том, что Эшем гордился успехами Елизаветы и высоко ценил ее способности к знанию. Однако же его комплименты следует рассматривать в определенном контексте. Во-первых, Елизавета была лишь одной из весьма успевающих его учениц, более того, от некоторых отставала, например, от Милдред Кук, которая, по словам Эшема, греческим владела не хуже, чем английским, и даже от Джейн Грей, девушки болезненной, но весьма трудолюбивой, с ее обожаемым Платоном. Все дети Генриха VIII отличались незаурядным интеллектом, в особенности Мария, и хотя Елизавета шла за нею следом, обогнать все-таки не могла. Более того, зрелый стиль Елизаветы отличается тяжеловесностью и педантизмом, он перенасыщен сложными оборотами и длинными словами. Она не питала особой склонности к музыке (хотя и «сочиняла танцевальные пьески», и сама наигрывала их на клавесине), абсолютного слуха, что нередко делает одаренного музыканта изящным стилистом и знатоком языков, у нее, по-видимому, не было.
Во-вторых же, нужно отметить, что Эшем, при всей своей искренности и симпатии к царственной ученице, был склонен преувеличивать ее успехи даже не оттого, что Елизавета была сестра короля, но оттого, что она женщина. Это разом удваивает их цену.
Он смотрел на нее, как, впрочем, и на всех образованных женщин, как на отклонение от нормы; во всяком случае, мерил иными сравнительно с образованными молодыми людьми стандартами. Может, отчасти поэтому он находил такое удовольствие в занятиях с Джоном Уитни — еще одним своим учеником. Тот учился вместе с Елизаветой и отличался феноменальными способностями и трудолюбием. Из-за недостатка помещений Эшем спал с ним в одной комнате, и они так сблизились, что, когда в августе Уитни внезапно скончался, Эшем впал в глубокую меланхолию и всерьез подумывал о скором возвращение в Кембридж.
Если первые несколько месяцев занятий с Эшемом были омрачены домашними сварами, то в Честнате их прервала болезнь. Елизавету начали донимать простуды и головная боль, нередко приковывавшие ее к постели и вообще понижавшие работоспособность. Может быть, из-за чрезмерного напряжения они и возникли, ибо она с детства была близорукой и глаза быстро уставали. А скорее, впрочем, сказывались эмоциональные перегрузки.
Елизавета никак не могла выкинуть из головы Екатерину и Сеймура. Гневная вспышка мачехи все еще была свежа в памяти, а в ушах по-прежнему звенели слова: «Случись беда, и ты обо мне услышишь». Возможно, в них звучала угроза, но Елизавета решила принять их как жест примирения и в письме мачехе поблагодарила за сказанное. Тем не менее, по собственному ее признанию, «все мужчины» считали их с мачехой непримиримыми врагами, и самое большее, на что она была при таких обстоятельствах способна, это выразить сожаление в связи с отъездом, особенно учитывая «некрепкое здоровье» Екатерины, и заверить ее, что, хотя особо она на эту тему и не распространяется, предупреждение принято всерьез. Приближались роды, и в другом письме — тон которого выдает сохраняющуюся напряженность между корреспондентками — Елизавета выражает обеспокоенность состоянием мачехи, чья беременность протекала весьма нелегко. «Если бы я присутствовала при рождении, — пишет она, — то непременно задала бы младенцу хорошую взбучку за все те страдания, что он причинил Вам».