Пришел «добрый час». Родилась девочка. Однако Екатерине становилось все хуже, а ясность рассудка то и дело перемежалась с полным затмением сознания. Елизавета Тайритт, падчерица Екатерины в первом браке и одна из самых приближенных к ней фрейлин, описывает последние ее тяжелые часы. Незадолго до смерти, пишет она, Екатерина обронила, что «в душе ее поселился такой страх, что жить с ним невозможно». В спальне умирающей собралось много народу, Сеймур сидел у кровати, не выпуская из рук ладони жены.
Хотя было очевидно, что конец близок, леди Тайритт попыталась ободрить умирающую. Но Екатерина как будто не услышала ее слов, неожиданно разразившись гневной тирадой: «Никому я не нужна, те, кто должен заботиться обо мне, только смеются над моим несчастьем. И чем больше добра я делаю, тем меньше получаю взамен». «Да как же так, родная, — немедленно откликнулся Сеймур, — что же я тебе сделал дурного?» «Сделал, сделал. — Голос Екатерины был слаб, но в нем явственно звучали обвиняющие нотки. — Еще как сделал», — шепотом добавила она.
Разум Екатерины был «помрачен», но эти слова, отмечает леди Тайритт, она произнесла «ясно и отчетливо».
Последовала новая вспышка, на Сеймура, прилегшего рядом с женой и всячески «пытающегося успокоить ее», обрушился поток едких обвинений — мол, это он виноват во всем, что с ней происходит. Это он якобы не дал ей как следует поговорить с врачом после родов, а ведь такая консультация могла спасти ей жизнь. Сеймур пытался мягко возразить, но она не дала ему и слова произнести. «Милорд, — четко, с расстановкой сказала Екатерина, — чего бы я только не отдала, чтобы хоть словом перемолвиться с доктором Хьюком, но не посмела, вас огорчить боялась».
И далее она продолжала в том же духе, к великому смущению присутствующих, которые, хотя и жалели ее бесконечно, не знали, как себя вести. Леди Тайритт совсем не по себе сделалось от этой тяжелой сцены. «Видно, ей было так худо, — пишет она, — что у меня сердце рвалось на части».
Конец страданиям пришел между тремя и четырьмя утра 5 сентября 1548 года, за два дня до пятнадцатилетия Елизаветы. Джейн Грей, которая в последнее время жила в доме Сеймуров, взяла на себя обязанности главной плакальщицы, часами сидя у гроба при тусклом пламени свечей и собирая традиционные пожертвования на похоронах. Погребальная церемония прошла в строго протестантском духе, пели псалмы и Те Deum по-английски; службу вел пастор-реформатор Кавердейл. Обращаясь к присутствующим, он призывал их отказаться от старых предрассудков и увидеть в похоронах дань памяти праведной жизни усопшей. Сама Екатерина, насколько известно, неизменно была против оплакивания мертвых, ибо, как она однажды написала, это означало бы вызов заповедям Бога, ведь смерть близкого — это тоже часть верховного замысла. «Скорбят и оплакивают уход человека только те, кто сомневается в вечной жизни за гробом: те же, кто знает, что смерть в этом мире означает возрождение в мире ином, жаждут смерти, полагая ее за счастье и вовсе не считая исходом, который должно оплакивать».
То, что Екатерина явно не призывала собственный конец, стремясь к вратам вечной жизни, только способствовало распространению слухов, будто ее отравили. Уж слишком подозрительны были обстоятельства смерти. Сеймур без ума от Елизаветы — многие утверждали даже, что он соблазнил ее, — и вот не проходит и нескольких месяцев, как умирает нелюбимая жена, проклиная его на смертном одре за все причиненные им страдания. Он явно собирается жениться на Елизавете; иначе зачем держит при себе все окружение покойной — не только слуг, но и фрейлин, и камеристок, и вообще весь двор? Конечно, в ожидании новой хозяйки королевской крови. И леди Тайритт, и ее муж по отдельности предупреждали Кэт Эшли о кажущихся столь очевидными замыслах адмирала, напоминая, что по закону такой брак может состояться только с одобрения Тайного совета. К тому же есть и соображения практического свойства. Если Кэт дороги покой и благополучие Елизаветы, разве может она допустить, чтобы ее окружали люди Екатерины — женщины, бывшие свидетельницами бурных событий последних полутора лет и шепчущиеся на всех углах, что госпожу их «довели до смерти» ради Елизаветы, которая с охотою дала Сеймуру соблазнить себя.