По поводу этого первого вопроса, вроде бы незначительного и не таившего в себе никакой опасности, Абеляр пустился в долгие рассуждения и привел пространное описание Христовой супруги из Священного Писания. «Правда, — пишет он, — слова эти употребляют обычно при описании души созерцательной, проводящей жизнь в молитвах и самосозерцании, которую и именуют особо супругой Христа. Однако же само монашеское одеяние, которое вы носите, свидетельствует о том, что они совершенно точно приложимы и к вам». Еще и еще раз возвращаясь к образу, довольно часто фигурировавшему в письмах и высокодуховных беседах того времени, Абеляр восклицает: «Сколь счастливые изменения претерпели супружеские узы! Вы, когда-то жена несчастнейшего из людей, оказались вознесены и удостоились чести разделить ложе с Царем царей, и эта беспримерная, не знающая себе равных честь поставила вас не только выше вашего первого супруга, но и выше всех служителей этого Царя царей». Под пером Абеляра теснятся образы из Песни песней — на протяжении всего XII века эта замечательная библейская поэма как бы лежала в основе всех сочинений, посвященных проблеме милосердия и божественной любви.
«Еще одно, — пишет далее Элоиза, — удивило и взволновало нас. Ваше письмо, которое должно было принести нам некоторое утешение, только усилило нашу боль, рука, которая должна была бы осушить мои слезы, только поспособствовала тому, чтобы этот источник забил с новой силой. Кто из нас смог бы без слез, в самом деле, выслушать то, о чем вы пишете в конце письма: „Если случится так, что Господь предаст меня в руки моих врагов и если мои торжествующие победу враги предадут меня смерти…“ Избавьте нас от слов, которые делают несчастнейшими тех, уже и так столь несчастных женщин, не отнимайте у нас до смерти то, чем мы только и живем». На что Абеляр ответил так: «Почему вы обвиняете меня в том, что я позволил вам разделить мои тревоги, если это вы сами своими настоятельными просьбами заставили меня это сделать!»
Его ответное письмо на второе послание Элоизы отмечено некоторой жесткостью, вероятно, преследовавшей цель как-то исправить, «выровнять» при свете доводов рассудка те излияния и всплески эмоций, что остались как раз на уровне чувственности.
Элоиза продолжает: «Ты пишешь о своей смерти так, словно мы сможем пережить тебя! Пусть Господь не забудет своих покорных служанок и не допустит, чтобы они пережили такую потерю! Да не оставит Он нам жизнь, которая окажется для нас более непереносима, чем любая смерть! Одна мысль о вашей смерти для нас уже смертельна!»
Абеляр же на эти слова отвечает так: «Если вы не можете найти для меня места в вашем счастье, то я не понимаю, почему вы желаете, чтобы моя столь несчастливая жизнь продолжалась, и не желаете мне смерти, которая для меня скорее высшее счастье, блаженство… Какие муки ожидают меня за пределами этого мира, мне неведомо, но мне ведомо, от каких мук я буду избавлен… Если вы меня действительно любите, то вы не найдете ничего дурного в моих постоянных мыслях о смерти. Более того, если вы питаете какие-либо надежды на то, что по отношению ко мне будет проявлено божественное милосердие, то вы пожелаете увидеть меня избавленным от испытаний этой жизни с тем большим пылом, чем очевиднее для вас их нестерпимость».