— Нет, дорогая, мистер Хорас уехал с незнакомым джентльменом, наверное, с час назад.
Элси положила спицы в свою рабочую коробку и, открыв письменный стол, выбрала листочек для заметок, на котором старательно вывела:
«Подарок моему милому папочке от его маленькой дочери Элси». Она аккуратно приколола листочек к кошельку и понесла его в папину комнату с намерением положить его на туалетный столик.
Боясь, что он мог уже вернуться, она осторожненько постучала в дверь и, не получив ответа, открыла ее и вошла в комнату. Не успела она пройти и до половины комнаты, как за спиной услышала его возмущенно-удивленный голос:
— Что это ты делаешь в моей комнате, когда меня нет, Элси?
Она замерла и повернулась к нему, дрожащая и бледная. Подняв умоляющие глаза, она молча положила кошелек ему в руки.
Он посмотрел на кошелек, затем на нее. — Это я для тебя сделала, дорогой папа, — сказала она тихим дрожащим голосом. — Пожалуйста, возьми его.
— Он в самом деле очень красивый, — проговорил он, рассматривая его со всех сторон. — Неужели это все твоя работа? Я представления не имел, что у тебя такой хороший вкус. Спасибо, доченька, я принимаю и буду пользоваться им с большим удовольствием.
С этими словами он взял ее за руку, сел и посадил ее себе на колени.
— Элси, дитя мое, почему ты всегда так меня боишься? Мне это не нравится.
С неожиданным порывом она крепко обняла его за шею и поцеловала в щеку, затем, уронив голову ему на грудь, она заплакала:
— О, папа, мой милый папочка, если бы ты знал, как я сильно люблю тебя! Неужели ты никогда не будешь меня любить? О, папа, люби меня, хоть чуть-чуть! Я знаю, что я часто бываю непослушной, но я очень стараюсь быть хорошей.
И впервые в жизни он обнял ее и нежно поцеловал, сказав дрогнувшим голосом:
— Я люблю тебя, моя дорогая, моя милая маленькая доченька.
Для Элси эти слова были приятнее самой изумительной музыки. Радость была слишком большой, чтобы выразить ее словами, и только благодарные слезы катились по ее щекам.
— Но почему же ты плачешь, моя дорогая? — спросил он участливо, поглаживая по головке и целуя ее снова и снова.
— Ох, папа, потому что я так счастлива! Необыкновенно счастлива! — всхлипнула она.
— Ты и в самом деле так нуждаешься в моей любви? — спросил он. — Тогда, моя милая, ты не должна дрожать и бледнеть, когда я разговариваю с тобой, как будто я жестокий тиран.
— Ох, папа, я не могу, когда ты выглядишь и гово-
ришь так строго. Я очень люблю тебя и не могу видеть, когда ты на меня сердишься, но теперь я больше не боюсь тебя.
— Вот и хорошо, — подбодрил он, лаская и поглаживая ее. — Но уже звонок к чаю, — сказал он, ставя ее на пол. — Иди вымой лицо, а потом приходи ко мне.
Она торопливо исполнила его просьбу, и, взяв ее за руку, он повел ее в столовую и посадил на обычное место рядом с собой. За столом сидели гости, и все свое внимание отец уделял им и старшим членам семьи, но время от времени он останавливал добрый взгляд на своей маленькой девочке. Он подкладывал ей на тарелку все, что она хотела, и Элси была счастлива.
Несколько дней прошли очень даже приятно, хотя она не часто видела своего отца, так как он два дня был в отлучке, а когда вернулся, то привез с собой гостей, но всякий раз, когда она попадалась ему на глаза, он ласково смотрел на нее, и постепенно она перестала его бояться. Теперь она тешила себя надеждой, что скоро настанет время, когда у него появится больше свободного времени, которое он уделит ей. Она теперь была счастлива и с легкостью могла выполнять все школьные задания. Тетя Аделаида также старательно исполняла свои обещания, что освободило Элси от Артуровых проделок, у нее появилась возможность аккуратно выполнять письменные работы. Элси очень старалась, и тетрадка ее была свидетелем того. Почерк Элси тоже улучшился, и в работе не было ни единого пятнышка. С нетерпением она ждала момента, когда все это снова будет представлено ее отцу.
Но увы! В одно несчастное утро случилось так, что мисс Дэй была в ужасном расположении духа, она была требовательной, капризной, раздражительной и несправедливой до последней степени. Как и обычно, Элси была «козлом отпущения», на ней она срывала свое негодование. Учительница находила оплошности абсолютно во всем, что делала девочка, ко всему этому она ее бранила, трясла, отказалась объяснить трудный для нее пример и не позволяла ей прибегнуть к чьей-либо помощи. В конце концов она наказала ее за то, что пример решен был неправильно. Когда же девочка не в состоянии была больше сдержать слез, обозвала ее плаксой и тупицей за то, что она не могла понять арифметику.