— Ну так едем! — сказала пани Ляттер, чувствуя, что ею овладевает безумное желание поскорее увидеть Мельницкого.
«Если бы он теперь умер, я бы покончила с собой или сошла с ума…»
Скорее, скорей туда, там покой, здоровье, быть может, сама жизнь!
Крестьянин флегматически свернул мешок с овсом и запряг лошадей. Сидеть на телеге было неудобно, трясло, снопок соломы выскальзывал из-под пани Ляттер, но она не обращала на это внимания. Держась за телегу, она глазами следила мглу, из которой должен был выплыть дом Мельницкого — и спасение.
Скорее! Скорей!
В Мельницком для пани Ляттер сосредоточилась теперь вся жизнь. Разве это не он сказал: «Бросайте с каникул пансион… дочку отдадим замуж, а сын возьмется за работу». Разве не он объявил о своей готовности вести дело о разводе, если она согласится выйти за него замуж?.. И разве не он говорил: «Помните, сударыня, что у вас есть свой дом. Вы обидели бы старика, если бы не полагались на меня, как на каменную гору…» Или последние его слова: «Я могу поклясться, что исполню все, о чем говорил вам, и, видит бог, не изменю своему слову!»
Итак, она не бесприютная странница, не сирота, у нее есть человек, на которого она может положиться… Этот дом и этот человек — вон-вон там, недалеко отсюда! Через час, а может, и раньше она войдет в его дом, станет перед своим единственным верным, единственным честным другом и скажет ему:
«Я все потеряла и теперь стучусь в вашу дверь».
А он:
«Теряйте поскорей! Когда бы вы ни приехали, днем ли, ночью ли, вы всегда найдете кров!»
— Мой кров… мой дом! — крикнула пани Ляттер так громко, что возница оглянулся.
«А что я ему тогда скажу? — подумала она. — Скажу ему вот что: дайте мне угол, где бы я могла проспать сутки, двое суток, неделю, я чувствую, что схожу с ума!»
Внезапно телега остановилась на перепутье, где тракт пересекала проселочная дорога. На проселке показалась коляска, запряженная парой отличных каштанок, а в коляске толстый господин, закутанный в бурку, с капюшоном на голове. Толстый господин, видно, дремал; лицо его нельзя было разглядеть.
Кучер в желтом кафтане хлопнул кнутом, кони промчались, как вихрь, и повернули на тракт в сторону железнодорожной станции, откуда ехала пани Ляттер.
— Что это вы остановились? — нетерпеливо спросила она у крестьянина.
— Я думал, это пан Мельницкий проехал, — ответил крестьянин.
— Мельницкий? Стойте!
— Нет, это, верно, не он, — сказал крестьянин, подумав. — Он бы на станцию не проселком ехал, а по той дороге, по которой мы сейчас едем.
Он стегнул своих лошаденок, и телега покатила дальше. Через четверть часа они поднялись на холм, откуда был виден Буг.
— Вот где живет Мельницкий, — показал крестьянин кнутом.
Впереди виднелась река в разливе, а за нею темная чаща еще нагих деревьев и в просветах между ними красная крыша дома.
— А вот тот дом, — продолжал мужик, — это корчма у перевоза. Там сядете на паром и не успеете оглянуться, как будете у пана в доме.
Пани Ляттер казалось, что она не доедет. Порой ее охватывало такое ужасное нетерпение, такая тревога, что ей хотелось броситься с телеги на дорогу и разбить себе голову. К счастью, она вспомнила, что в бутылке осталось еще немного вина, выпила все и немного успокоилась.
«Сперва к Мельницкому, а там спать!» — сказала она себе.
Ах, Мельницкий! Если бы он только знал, как нужен он пани Ляттер. В его доме она найдет временный приют и сон, который давно ее оставил. Мельницкий поедет в Варшаву, договорится с панной Малиновской о передаче ей пансиона, выторгует все, что удастся, и уплатит долг Згерскому.
О, для нее Мельницкий сделает еще больше: он убедит ее дать согласие на развод с Ляттером. Он прижмет ее к сердцу, как отец, и будет умолять ради его счастья не только подписать прошение о разводе, но даже ускорить все дело. И пани Ляттер окажется таким образом не брошенной женой, а женщиной, которая отвергла неблагодарного, чтобы осчастливить достойного.
А когда таким образом удастся уладить все дела, когда она отдохнет и успокоится, когда выйдет победительницей из столкновения с мужем, тогда Мельницкий предпримет еще более важный шаг: он умолит ее простить детей.
«Каких детей? — ответит ему пани Ляттер. — Нет у меня детей! Дочь по собственной воле испортила карьеру себе и брату, прозевала блестящую партию, а теперь развлекается, катается по венецианским каналам и поет, когда весь мой приют — мужицкая телега и охапка соломы… А этот барич, легкомысленный прожигатель жизни, которому давно уже минуло двадцать, он все еще не нашел верной дороги! Сколько он мне стоил, сколько промотал денег уже в этом году, чтобы умчаться за границу и оплатить векселя, на которых он подделывал мою подпись… Нет у меня детей!»
«Ну да что там, — скажет Мельницкий, любовно глядя на нее, — не стоит сердиться на них! Эленка красивая девушка, Сольский безобразен, вот он и не понравился ей. Неужели, сударыня, вы бы хотели, чтобы ваша дочь продалась? Такая жемчужина, за которой будет пропадать вся округа. Найдем ей жениха получше Сольского».
А про Казика Мельницкий вот что скажет:
«Глупости! И говорить не о чем! Все молодые люди легкомысленны и пускают деньги на ветер, потому что цены им еще не знают. Но он гениальный юноша, так что за него, сударыня, вы можете быть спокойны. Я буду давать ему в год по четыре тысячи, и пусть себе четыре года учится, а потом сделает состояние и вернет мне деньги».
В такой роли выступал Мельницкий в мечтах пани Ляттер и в такой роли он должен выступить в действительности: он человек порядочный и привязан к ней. Если мужчина серьезно любит женщину, нет такой жертвы, на которую бы он ради нее не пошел, которую не молил бы принять от него.
«А я ему за это, — думала пани Ляттер, — буду шить тепленькие фуфаечки и готовить сладкую ромашечку! Ведь этому милому старичку, кроме покоя и ромашки, ничего и не надо, он будет самым лучшим из моих мужей».
Глава тридцать четвертая
Что может случиться в пути
В эту минуту телега стукнула о камень и остановилась перед корчмой, где стояло несколько телег и разговаривала кучка крестьян.
Пани Ляттер очнулась, огляделась и, силясь собраться с мыслями, спросила:
— Что это?
— Да перевоз, — ответил возница. — Только вот нынче ночью вода разлилась и паром унесло.
Пани Ляттер с помощью крестьянина и корчмарки соскочила с телеги, краснея и за свой экипаж и за окружение, в котором она очутилась по воле судьбы.
«Я совсем сошла с ума! — подумала она. — Бросила пансион, слоняюсь по корчмам!»
Было десять часов утра. Пани Ляттер расплатилась с возницей и в смущении смотрела на облупленную корчму, на телеги и крестьян, стоявших посреди грязи, особенно же на красную крышу, которая виднелась между обнаженными деревьями на том берегу реки.
«И зачем я, несчастная, приехала сюда? — думала она. — А если Мельницкий удивится и примет меня, как чужую? Ведь он мне чужой человек!»
Повернувшись к корчмарке, которая держала уже в руках ее саквояж, она спросила:
— Пан Мельницкий там живет?
— Вон за рекой, на самом бережку.
— Он дома?
— Должно быть, дома. Праздники скоро, так все по домам сидят. А тут еще вода разлилась.
— Я хочу поехать туда, к пану Мельницкому, — сказала пани Ляттер.
— Поехать-то можно, да вот беда, паром унесло. Ну, да его мигом пригонят, оглянуться не успеете.
— А моста у вас нет?
— Отродясь у нас моста не бывало. Так вот люди на пароме и переправляются. Ну, сегодня его сорвало и вниз унесло, да наши уж поехали туда верхом, скоро пригонят, — пояснила корчмарка.
— Как же мне быть?
— Да никак. Подождете парома и на пароме махнете на тот берег.
Пани Ляттер беспокойно заходила, с отвращением минуя грязь, в которой тонули ее башмаки.
— Лодки у вас нет? — спросила она.
— Нет. У пана Мельницкого, верно, есть, а у нас нету.
— А когда же пригонят паром? — спросила она со все возрастающей тревогой.
— Да уж не поздней, как к полудню.