Пер Сигфрид Сивертс
Эмануэль Энрот
„...Но хуже всех среди местных мракобесов, вне всякого сомнения, фабрикант Энрот из Иернспонгена. Новейший подвиг его заключается в следующем: воспользовавшись огромною массою своих голосов, он провалил предложение об отведении нескольких сот метров земли под здание для народного университета. Он при этом не постеснялся открыто мотивировать свой отказ, цинично заявив, что он не желает создавать очаг социализма под самым своим носом“...
Он сердито отбросил газету и нервно забарабанил пальцами по письменному столу.
Эмануэлю Энроту было лет под шестьдесят. У него был крупный орлиный нос, неровный лоб и седая борода — лицо из волос и костей. Но его холодно-серые глубокие глаза под нависшими густыми бровями говорили больше об одиночестве, чем о жестокости. Он сидел в своем „святилище“, в маленькой старомодной комнатушке с потертою мебелью и закуренными обоями. Эта каморка была расположена за просторным изящным кабинетом с модною американскою мебелью, с пишущими машинами и всякими удобствами. Но Эмануэлю Энроту не сиделось там.
Он еще раз принялся за газету и перечитал всю статейку вторично. „Мракобес“, „реакционер“, „цинизм“... Нет, сегодня это его решительно не задевало! Слишком уж хорошо он был настроен. Экое дурачье! Какую они преследуют цель, чего добиваются всей этой нелепой мазней!
Он хотел было передать газету сыну, сидевшему по другую сторону стола, но, сам не зная почему, передумал и углубился в размышления.
Как мальчик изменился за то время, что он провел вне дома! Какой он стал красивый и изящный; стройный и бритый он похож на англичанина. Да, ни дать ни взять джентльмен. Джентльмен Макс Энрот! Эмануэлю почти неловко стало за свой потертый конторский пиджак.
Теперь, наконец, будет он иметь его здесь, дома; не будет он больше так одинок в своих работах. До сих пор Макс почти никогда не бывал здесь: раньше он ради школы жил в городе, затем он поехал в Цюрих в политехникум. По окончании он побывал в Париже и в Лондоне. Целых три года подряд он не приезжал домой.
Молодей человек писал письмо. Он склонил голову на бок. У него были белые тонкие руки с холеными заостренными ногтями, совсем женские руки.
Эмануэля что то кольнуло. Точно откровение предстало пред ним; он увидел нечто, чего он раньше никогда не замечал: Макс ведь поразительно похож на свою мать. Это было и восхитительно, и больно одновременно... Казалось, будто покойница восстала из гроба и вселилась в сына. У Макса была ямочка на щеке и несколько мягко изогнутые губы. Он писал письмо, верно, женщине: он улыбался своим собственным строкам. Это улыбалась его мать Мэри...
Эмануэль Энрот встал, подошел к сыну и почти робко потрепал его по плечу. Затем, указывая пальцем на солнце, сказал:
— Кончай скорее, пойдем посмотрим на завод. Там масса новостей.
Макс закрыл пропускной бумагой обращение и адрес и кивнул головой, в знак того, что он готов.
Затем они рука об руку пошли мимо склада угля в огромный загроможденный заводской двор. Тут клокотал водопад и распространял освежающую прохладу в накаленном солнцем воздухе. Макс бросился к нему.
— Мой старый белый друг! Я слышал тебя всякий раз, когда лежал без сна где-нибудь на чужбине в комнате отеля. И какой ужас рождал ты во мне, когда я был ребенком! Каких только небылиц не рассказывала мне про тебя старая Карин!.. Знаешь, отец, я прямо в восторге от того, что опять дома. Пойдем на островок.
Отец нехотя направился за ним по узкому мокрому мостику, который дрожал под их ногами. Островок был крохотный, и на нем росло одно единственное деревцо. Среди рвущегося вперед водопада длинный островок лежал точно лодка, разрывая вечно бурливший стеклянисто-зеленый водяной гребень своим скользким красным носом. А над кормой этой лодки всегда висела огромная яркая радуга.
С возвышения на островке открывался вид на реку вверх и вниз. Крутые берега были покрыты ельником. За поворотом реки вид несколько расширялся; там виднелся мост и рабочие квартиры, в виде двух рядов красных бараков. На противоположной стороне огромный водопад сверкал на солнце точно спина гигантской змеи. Флюгер над директорскою виллою как бы тянулся своим рассеченным языком к флагу, поднятому в честь возвращения Макса. Дальше берега были совершенно незастроены, и казалось, будто они ведут в дикую горную пустыню.
Безграничный восторг и радость охватили Макса при виде реки и солнца и при звуках генератора, который точно великан пел в машинном отделении над турбинами. Макс взбежал на самый верх, на вершину утеса, и вода обмывала ему ноги. Там стоял он и вдыхал водяную пыль и восторгался безумною быстротою течения.