Увидев Макса на самом верху, Эмануэль вдруг ощутил чувство острой досады и беспокойство. Чтоб пересилить шум, он громко крикнул:
— Осторожно, там скользко, берегись! Поскользнешься и упадешь, тогда уже не выкарабкаешься. Осторожно!
Макс обернулся к нему, улыбаясь во весь рот.
— Вот вдень, на этом месте я, будучи мальчиком, любил стоять и воображать, что я викинг на руле норманнского судна, воюющего с бурями и волнами.
Эмануэль стал нервничать.
— Пойди сюда! Какой ты неосторожный! Не можешь ты разве быть благоразумнее?!
Макс отечески потрепал отца по плечу.
— Не забывай, старик, что я уже не ребенок.
Они сели на старую деревянную скамью под единственным деревом островка.
Макс стал присматриваться к инициалам и именам, которыми вдоль и поперек была испещрена скамейка.
— Ого, М. Э! Это я вырезал, когда мне было двенадцать лет. Посмотрим, найдется, пожалуй, и еще кое-что, что окажется знакомым. Еще бы! Послушай, отец, правда, что Мориц Фолькман был одним из первых здесь на заводе? Ведь это здесь именно он свалился и утонул? Об этой истории почему-то никогда не говорили, когда я был ребенком...
Эмануэль быстрым взглядом убедился, что сын не глядит на него. Уперши свою палку в землю, он сказал:
— Да, это именно здесь он свалился... Но не пойти ли нам посмотреть машины?...
Макс расхохотался.
— Я помню, ты всегда побаивался этого островка. Ты боялся, что я пойду сюда и полечу в воду. Но именно поэтому он и стал моим излюбленным местечком. Как только ты уезжал, я взбирался на него и играл здесь... Знаешь, теперь, по дороге домой, я все сидел в вагоне и думал: а вдруг вы тут взорвали этот прелестный островок ради какого-нибудь нового сооружения... Впрочем, чудная у меня на этот раз была дорога, особенно последняя часть ее вверх по реке. Еще не доехав до дому, я получил привет от тебя. Первое, что я увидел, выйдя утром на палубу, была огромная сноповязалка, которая шумела и работала на поле у самого берега; „Иернспонген“ стояло на ней красными буквами; затем молотилка, пыхтевшая и поднимавшая облако пыли в овине. Передаточный ремень ее локомобиля проходил под самою листвою берез. Все это было из нашего Иернспонгена, в этом я сам убедился, выйдя на берег. Прекрасное путешествие! Кругом яркое солнце и жатва. Мне казалось, что я еду по завоеванной нами стране. Как хорошо, что люди кругом добывают хлеб из лона земли посредством наших орудий, посредством произведений наших рук. Над всем здесь как будто витает благословение, — думалось мне.
Эмануэль скептически и недоверчиво сказал:
— О нет, пока что, самую главную работу все еще выполняют американцы. Крестьяне усвоили себе раз навсегда, что нет ничего лучше заграничных товаров.
Макс вспылил.
— Ну мы, я думаю, сумеем подставить ножку американцам... Я научился целому ряду вещей за границей... И тебе следовало бы поездить, папа... это чудесно...
Эмануэль покачал головой.
— Я слишком стар. Уже я останусь здесь, я...
— Ты — старый медведь. Ты, разумеется, расположен жить только там, где можешь править и командовать целою массою людей... Но тебе бы следовало проветриться, это было бы тебе полезно... Знаешь, в первый момент, когда я увидел тебя на пристани, я почти испугался. У тебя был такой вид, будто все время ты ходил здесь одинокий и все думал об одной какой-нибудь вещи... как будто не с кем было тебе слова сказать... Надо поездить воспринять в себя немного новых идей... Ведь наше время поразительно... Здесь на островке, в самом центре водопада, ощущается как будто дух современной эпохи. Нет Бога кроме силы и техника культ ее. Наша душа куда мощнее, чем душа какой-либо другой эпохи, ибо она вмещает в себе весь хаос, сдавленный стальной пружиной. То, что раньше приводило к набожному завыванию и к сентиментальной смерти от любви, то теперь лишь больше напрягает нашу волю, все туже и туже, пока она не лопнет... Знаешь, посреди улиц больших городов я ощущал то же, что тут. Я чувствовал себя вдруг брошенным в самую середину невиданной мистерии силы. Вокруг меня все неслось, грохотало, клокотало, вертелось вихрем в шумном дыхании машин, в тысяче электрических проводов, которые точно сеть таинственной, преодолевающей пространство силы охватывают движение улиц, в напряженных мускулах лошадей, в мощных балках домов, в черном, неудержимо катящемся потоке людей. Я ощущал сладострастный трепет, видя вокруг себя чудесную игру естественных причин. Загадка жизни раскрывалась передо мною, как глубокое, глубокое ущелье, как искрящийся свод в титанической громаде-силе. Я мечтал об эпохе, которая будет ощущать движение, пространство, жизнь тысячи вещей с тою же интенсивностью, с какою ощущаем мы любовь, женщину.