— Все-таки жаль их.
Эмануэль не отрывал глав от бумаги.
— Жаль?
— Кажется, будто у них всего только и есть, что ненависть, будто только ею они и живут.
— Им нельзя голодать при той плате, которую они получают у меня!
— Да, разве они не похожи на приговоренных к вечной каторге?
— Ерунда! Бездельники, ленивые вахлаки — вот они кто, пьянствуют, колотят своих жен.
— Да, но ты то как с ними обращаешься? Ведь жутко смотреть, как они глядят тебе прямо в глаза и не кланяются. Не могу понять, почему ты так цепко держишься за старого Скотта, которого они все ненавидят! Не такую уж великую он приносит пользу.
— Что ты говоришь? Скотт — единственный человек, на кого я могу положиться, — пробормотал Эмануэль, закрывая конторскую книгу и прерывая беседу. Он был рассеян и, очевидно, ждал кого-то.
Прошел мимо последний рабочий, и с глухим стуком захлопнулись ворота.
В комнату директора тихой крадущейся походкой вошел литейный мастер Скотт. Со своею длинною белою бородой и с мрачными глазами под нависшим лбом он похож был на библейского пророка. Он был пиетист и выступал с речами на всех религиозных собраниях. Теперь он нерешительно переминался с ноги на ногу, как бы нащупывая что-то своими тяжеловесными мозолистыми руками, и переводил глаза с отца на сына.
Эмануэль жестом подозвал его ближе, давая понять, что он может говорить.
Скотт помялся и опять нетерпеливо и враждебно поглядел на Макса. Затем он своим замогильным голосом обратился к Эмануэлю.
— Да, видите ли, господин директор, теперь вы видели и слышали...
Эмануэль тоном укора и злобного торжества, обращенным одинаково, как к Максу, так и к старику, сказал:
— Ну что, разве не прав был я? Рерман здесь, что-ли?
Скотт указал пальцем на дверь.
— Да, разумеется, он здесь... Он сидел дома и ждал, пока вы его позовете. Стыд и срам! Ведь он боялся прийти сюда, чтоб они его потом не поколотили...
Эмануэль заглянул в смежную комнату и убедился, что там никого нет.
— Сходишь за ним, что-ли, Скотт?
— Да-а-а.
Скотт вышел, ворча и сердясь, что Макс не хочет уходить.
Макс с упорным и вызывающим выражением на лице сидел на своем месте, как человек, решившийся глядеть на неприличное, но все-таки занятное зрелище. Эмануэль, обеспокоенный упорным молчанием сына, испытующе поглядывал на него и, наконец, нерешительно, как бы нащупывая почву, сказал:
— Скотт злится, что ты не уходишь, но ты не обращай на это внимания. Ведь он на сколько лет старше тебя! Ты увидишь, мы узнаем сегодня кое-что...
Макс пожал плечами.
— Я могу уйти с превеликим удовольствием. Я видеть не могу этого противного ханжу.
Эмануэль опять вспылил.
— Что?! Ты тоже, пожалуй, станешь социалистом?.. Тебе хочется, чтоб весь завод пошел прахом!.. Поучись-ка, братец, как держать в руках плеть, а то, смотри, затанцует она в один прекрасный день по твоей же спине.
Из первой комнаты донеслось покашливание. Вслед за тем в комнату шмыгнул Скотт, а за ним Рерман. Последний был пожилой рабочий с толстыми полураскрытыми губами и с серовато-бледным цветом лица. Он по джентльменски шаркнул директору ногой и менее уверенно поклонился Максу.
Эмануэль придал своему лицу совершенно равнодушный вид.
— Ну, что такое ты хотел нам рассказать, Рерман?
— Да, видите-ли, есть тут один из этих, из литейщиков, поступил на работу весною...
— Что же с ним?
— Да он ходит промеж рабочих, от одного к другому и говорит...
— Что же тут особенного?
Рерман уставился в потолок.
— Если вы, господин директор, находите, что вам не интересно слушать, — я могу замолчать...
— Глупости!.. Что же говорит рабочий?
— Да он говорит вот что: мы, мол, рабы и должны постараться стать свободными...
— А как же это должно произойти?
— А вот как, говорит он: надо вступать в профессиональные союзы и платить по одному эре в день... Он является, как они называют, агитатором, их посылает по всем концам комитет. Он хвастает, что ему удалось уже подбить три фабрики.
Эмануэль посмотрел на часы.
— Ты говоришь, что его зовут Грунстрем?
— Нет, этого я не говорил...
— Да, — это все равно, ведь я мог узнать это и от Скотта.
— Нет, этого не могло быть, так как агитатор никогда не говорит ни слова на самом заводе...
Эмануэль переменил тактику.
— Ты обязан сказать мне, как его зовут.
Рерман еле заметно улыбнулся и поглядел на денежный шкаф.
Макс, все время сидевший неподвижно, схватил свою шляпу и быстро вышел из комнаты, бросив незапертой дверь за собою.