Эмануэл проводил его глазами. Лицо его все передернулось. Он медленно развернул бумажку в 100 крон, с которой Рерман не спускал глаз.
— Это вот на лекарство для твоей больной жены.
— Спасибо, господин директор... Его зовут Бумгрен, Эрнст Бумгрен... Но никто никогда не должен знать, что это я сказал вам, господин директор, а то они мне глаза выцарапают...
— Хорошо, хорошо, можешь идти. Смотри только, позаботься о больной жене.
Рерман стоял, глотая слюну и моргая глазами.
— Есть еще кое-что, о чем я бы хотел поговорить с вами, господин директор, наедине.
— Мне не о чем говорить с тобою наедине.
— Господин директор, вы рассердитесь на меня, если я не сообщу этого.
— Я не хочу слушать ничего, что не мог бы знать и мастер Скотт.
— Да, но ведь вы, господин директор, можете рассказать ему потом, если захотите.
Эхмапуэль потрепал Скотта по плечу:
— Будь добр, Скотт, подожди меня в прихожей.
Скотт выпрямился, бросив ревнивый взгляд на Рермана, и, бормоча что-то, вышел из комнаты.
Рерман подошел ближе к столу. Вся его фигура приняла выражение таинственности и задушевной почтительности.
— Это про инженера Макса...
— Что ты говоришь? Не хочешь ли сказать, что и он подстрекает рабочих?
— Ох, нет, нет, не в этом дело... Я мог бы, разумеется, поговорить с молодым хозяином лично, но я ведь так мало знаю его...
Эмануэль потянулся за линейкой.
— Говори прямо, что хочешь сказать!
— Это об Эмилии, моей дочери. Она, видите ли, дала свести себя с пути истинного, бедняжка! Господин Макс прошлой ночью завлек ее с собою в беседу в ваш сад, господин директор.
Эмануэль почувствовал, как вся кровь прилила к его лицу. Один момент он сидел, точно парализованный, бессмысленно глядя в одну точку. Затем он рванул свой воротник, как бы ища больше воздуха, кинулся к дерзкому клеветнику и угрожающе поднял на него руку.
Рерман весь съежился.
— Бейте несчастного отца, бейте, господин директор!..
Эмануэль овладел собою, весь бледный, он опустился на стул.
— Как смел ты явиться ко мне и бросить мне в лицо такую ложь?
Рерман захныкал.
— Это — правда, чистейшая правда, господин директор... Всегда несчастие преследует меня и мою семью... Вот и скарлатину схватил младший мальчик!..
— Не говори о несчастьи, мерзавец! Твоя дочь — потаскушка, знает, небось, на что идет. Она ведь служила в кафе в городе, там она, верно, многому научилась...
Рерман растерянно мял свою шапку. Затем он придал своему лицу выражение прощения и мягкосердечного понимания того, чего требуют обстоятельства.
— Да, господин директор, но, было-бы ведь ужасно неловко, если бы все это вышло наружу...
— Ты все еще смеешь утверждать, что мой сын сошелся с твоею потаскушкою дочерью? Вон отсюда!
— Но молодежь, господин директор, молодежь может узнать...
— Ты сам пойдешь, вероятно, распространять слухи про свою дочь...
— Чего только вы не придумаете, господин директор!.. Но ведь теперь, когда я по наивной своей честности сказал, в чем дело, этой истории конец, а то ведь могло случиться, что девушка пришла бы в отчаяние, и тогда, кто знает, что пришло бы в голову бабе...
Эмануэль вскочил со стула, подбежал к денежному шкафу, достал оттуда бумажку в 100 крон и бросил ее на пол перед Рерманом.
— Вон! Вон!
Герман подхватил бумажку и исчез, отвесив церемонный поклон.
Эмануэль, весь съежившись от нанесенной его гордости раны, нервно зашагал но своей конторе.
Поступок сына казался ему неслыханным, подлым предательством, проявлением безграничной бесхарактерности. Он ненавидел в эту минуту этого мерзкого мальчишку, он бы хотел наказать его, поставить в угол. Как можно опуститься до того, чтоб затеять любовную связь с грязной распутницей! Какое безобразное легкомыслие в такое время, когда надо крайне тщательно поддерживать свой авторитет и свое достоинство!
Он остановился и ударил себя по лбу. А вдруг все это — ложь и выдумка! Подумать только, что этот мерзавец Рерман просто насмеялся над ним, провел его за нос! Почему он поверил ему на слово? Разве не безгранично глупо, что он сразу поверил ему и купил его молчание? Не отдал ли он себя в руки этого мерзавца таким поступком?
Эмануэль уставился в пол. Как бы отделаться от этого Рермана и его дочери? Невозможно терпеть дальше их здесь. Как бы удалить их без шума, не вызывая подозрений?
Вдруг он вспомнил Скотта, который ждал его в прихожей. Он долго глядел перед собою, скрестив руки на груди. Вокруг его рта заиграла еле заметная холодная улыбка. Затем он нисколько раз кивнул самому себе головой. „Подождите-ка, я вас так нагрею, господа, что вы сами уберетесь, куда глаза глядят“. Он открыл окно и кликнул Скотта.