Друзей у Пауля не было, как бы он ни старался с кем-то сблизиться. Несмотря на это, ему нравилось в школе, потому что там он проводил несколько часов без Юргена, который посещал академию, где полы не были покрыты линолеумом, а из парт не выламывали доски.
Он всегда возвращался домой, делая большой круг, чтобы зайти в Гартен - самый большой парк в Европе, и нынче днем он оказался почти пустынным, даже без вездесущих охранников в красных куртках, вечно покрикивающих на него каждый раз, когда он сходил с земляной дорожки. Пауль воспользовался этими обстоятельствами и снял поношенные ботинки. Ему нравилось ходить по траве босыми ногами, по пути он наклонился и рассеянно поднял одну из тысяч желтых листовок, которые самолеты Фрайкорпс разбрасывали над Мюнхеном на прошлой неделе, требуя безоговорочной капитуляции коммунистов. Он бросил их в урну. Он бы с удовольствием занялся уборкой всего парка, но сегодня был четверг, и он должен был натирать полы на четвертом этаже особняка, а эта задача займет всё время до ужина.
"Если бы там хотя бы не было его... - подумал Пауль. - В последний раз он запер меня в кладовке со швабрами и перевернул ведро грязной воды прямо на мрамор. Хорошо хоть мама услышала мои крики и вытащила до того, как вмешалась Брунхильда".
Пауль пытался вспомнить то время, когда его двоюродный брат не вел себя подобным образом. Несколько лет назад, когда они оба были маленькими и Эдуард привел их в Гартен за руку, Юрген ему улыбался. Это было мимолетное воспоминание, практически единственное приятное, когда дело касалось Юргена. Потом началась Великая война со всеми своими оркестрами и парадами. Туда-то и отправился Эдуард, помахав им рукой и улыбаясь, пока грузовик, где он сидел, набирал скорость, а Пауль бежал рядом, мечтая маршировать впереди, вместе со старшим двоюродным братом, сидеть рядом с ним и блистать в таком же потрясающем мундире.
Для Пауля война состояла из новостей, которые он каждое утро читал на стене полицейского участка по пути в школу на протяжении четырех лет обучения, иногда продираясь сквозь клубок чьих-то ног, что не составляло ему труда, потому что он был тощим, как нож. Там он с удовольствием узнавал о продвижении войск кайзера, которые каждый день захватывали тысячи пленных, занимали города и расширяли границы империи. Позже в классе он рисовал карту Европы и развлекался тем, что пытался угадать, где состоится следующее большое сражение и будет ли в нем участвовать Эдуард. Вскоре, и как-то незаметно для всех, "победы" стали происходить всё ближе к дому, а военные почти постоянно объявляли, что "отошли на заранее подготовленные оборонительные позиции". Пока, наконец, однажды огромный плакат не провозгласил, что Германия проиграла войну. Под ним был список того, чем придется за это расплачиваться, и весьма длинный.
Читая этот список и плакат, Пауль чувствовал, что его надули и обвели вокруг пальца. Вскоре уже не осталось и следа от того одеяла фантазий, которым он прикрывался от участившихся побоев Юргена. Славная война больше не дожидалась, пока Пауль повзрослеет и сможет встретиться с Эдуардом на фронте.
И конечно, никакая она была не славная.
Пауль несколько секунд смотрел на кровь у двери. Он отмел мысль о том, что снова началась революция. Мюнхен патрулировали отряды Фрайкорпс. Лужица явно выглядела свежей - микроскопическая аномалия на большой каменной лестнице, на каждой ступени которой могли бы улечься по паре мужчин.
Лучше поспешить. Если опоздаю, тетя Брунхильда меня убьет.
Он еще чуть-чуть поколебался между страхом перед неведомым и страхом перед тетей, и последний одержал верх. Пауль вытащил из кармана маленький ключ от двери для прислуги и вошел в особняк. Внутри всё вроде выглядело спокойным. Он дошел до лестницы, когда услышал из комнат хозяев напряженные голоса.
- Он выскользнул, когда мы поднимались, фрау. Не так-то легко его ухватить, а мы сами еле ноги передвигаем. Уже многие месяцы раны никак не затягиваются.
- Идиоты бестолковые. Меня не удивляет, что мы проиграли войну.
Пауль пересек прихожую, стараясь производить как можно меньше шума. Застывшее у двери пятнышко крови превратилось в широкую дорожку, ведущую в направлении самой большой гостиной особняка. Внутри тетя Брунхильда вместе с двумя солдатами склонилась над диваном. Она энергично терла руки, но когда осознала, что делает, быстро спрятала их в складках платья. Даже укрывшись за дверью, Пауль всё равно задрожал от страха, увидев тетю в таком состоянии. Ее веки превратились в тонкие серые полоски, губы, обычно не выдававшие возраста, негодующе скривились, а властный голос содрогался от ярости.