— Ведь ты, батя, кабудь обстрелянный, а лягаешься, как конь…
— Боюсь, ваше величество, боюсь… Сердце у меня, как у кошки у худой.
Затем начали разносить из свежих карасей уху. На вопрос Пугачёва, велико ль на заводе людство, мастер Греков, осанистый и важный видом, расправив бороду, отвечал ему:
— Работных людей у нас, твоё царское величество, полторы тысячи человек мужского пола. Из оного числа — тысяча двести крепостных, они куплены Твердышёвым у разных помещиков.
— Поди, в вашей деревне Александровке крестьянството бедно живёт? — спросил Пугачёв.
— Да не шибко прибористо, а прямо сказать — бедно да грязновато, — ответил Пётр Сысоев. — Хозяева-то дали им на каждую семью землицы малую толику, да недосуГлюдям обрабатывать-то её.
— Ведь с утра до потух-зари на заводских работах бьются, — сказал старик мастер с густо морщинистым лицом.
— Ну, а идёт ли им плата-то? — спросил Емельян Иваныч.
— Идёт, идёт, — хором подхватила застолица. — От трёх до семи копеек на день.
— На эти деньги жиру не накопишь, — вздохнул Пугачёв. — А скажите-ка, кто же здесь, окромя вас да мужиков закрепощённых?
— По вольному найму, царь-государь, иные прочие труждаются, — ответил морщинистый старик. — Есть и государственные, и оброчные помещичьи крестьяне, городские ремесленники, башкирцы да всякие беглые беспаспортные людишки. Вольнонаёмным выкликанцам плата идёт хорошая. Плотники подряжаются по двадцати пяти копеек на день.
— Был у меня дружок, — начал Греков, накладывая себе в тарелку каши с маслом. — Приехал он сюда вольной волей с бабой да с двумя малыми ребятами плотничать по писаному договору. Сроком на пять лет. Земли ему не дали, стало быть, своего хлеба нет, а хозяева из своей лавки продавали харч с хлебом да одёжу втридорога. Вот придёт он в контору за деньгами, а ему там и скажут: «Ты, браток, дюже прохарчился, да шапку купил, да сапоги. Не тебе контора, а ты ей должен». — «Ну, что ж, дайте в долг, пить-есть надо». Контора в долг давала ему с охотой. Сегодня возьмёт да через месяц возьмёт, ну там с горя винца купит, глядишь — и закабалился человек. И стал он из вольных крепостным. Вскорости спился и умер без покаяния: в деревне Александровке его, пьяного, медведь задрал…
— Как, неужто в деревню медведи-то заходят? — удивился Пугачёв.
— Медведи-то? Ещё как заходят, батюшка! — подхватила вся застолица. — Ведь Александровка-то в самой трущобе торчит в тайге. Как-то медведь-набызень едва старуху не задрал, она в лачуге жила, зверь-то на крышу залез, стал крышу разворачивать, да, спасибо, Миша Маленький подоспел…
— Какой такой Миша? — спросил Емельян Иваныч.
— А вот, что супротив вас сидит.
— Это я Миша Маленький зовусь, — проговорил богатырь пискливым мальчишеским, не по росту, голосом и стыдливо прикашлянул в широкую, как лопата, ладонь.
Все заулыбались, улыбнулся и Пугачёв. Миша возвышался над столом горой и, облизывая пальцы, смачно чавкал вкусный пирог с мясом. Все взяли пирога по дольке, по другой, а он придвинул к себе один из четырёх поданных Ненилой пирогов и работал над ним самостоятельно. Ненила, поглядывая на него, втихомолку удивлялась.
— Как же ты, Миша, медведя-то? Из ружья, что ли? — спросил Пугачёв.
— Нет, я ружья боюсь, твое величество, — пропищал детина. — А я его по башке стяжком берёзовым. Стяжок пополам, а зверь кувырком с крыши. Ну, я его за глотку. Он и язык вывалил.
— Наш Миша-то, царь-государь, — сказал Пётр Сысоев, скосив оба глаза к переносице, — на себе коня протащить может, сажен с сотню…
— А как-то воз с медной рудой захряс в грязище, позвали тут на помощь Мишу. Он лошадёнку выпряг, сказал: «Нешто тут коню совладать?!», да как впрягся в оглобли, да как дёрнул-дёрнул, сразу на сухое выкатил.
— Так неужто всякого коня на себе протащить можешь? — спросил Пугачёв, прищурив на парня правый глаз.
— Всякого ношу, твое величество, — пропищал Миша, доедая остатки пирога. Ему услужливо придвинули баранью ногу.
— Что ж ты, друг мой, мало пьёшь винца-то? — спросил Пугачёв.
— Как мало?! Со всеми вровень пью, — сказал Миша. — Да ведь оно меня не берёт. Вода и вода…
— Ну, как это не берёт? Ненила, подай-ка нам ковш сюды! — велел Пугачёв, ухмыляясь на Мишу.
Миша Маленький вылил из графина в поданный ковш очищенной водки, долил до краёв из другого графина, перекрестился и, не отрываясь, принялся большими глотками пить. Пугачёв, посунувшись вперёд и полуоткрыв рот, смотрел на парнюгу. И все, затаясь, взирали на него. Вот он кончил, крякнул, вытер кулаком губы. Пугачёв вместе со всеми громко засмеялся.