Какой-то франтик купил тросточку с рукояткой в виде обнажённой женщины; группа офицеров с хохотом рассматривает и покупает гравюры, изображающие "секретные акты" любви, соборный протоиерей подбирает по глазам очки: наденет и, морща нос, заглянет в страницы карманного евангелия. Купчиха сторговала ларчик, оклеенный цветными ракушками; монашенка соблазняется кипарисовыми образками с Афон-горы; пьяный немец-булочник с Невского проспекта ищет шнапсу, из карманов его белой куртки торчат две терракотовые фляги рижского бальзама. Большим спросом пользуются апельсины и финики в стеклянных банках.
Обе стороны объясняются знаками, мимикой или пишут цену на бумажке.
Барышников хотел купить огромного страуса, что тоскливо стоял привязанным за ногу к дереву, но подошёл бывший царский денщик Митрич, узнал, что страус предназначается в подарок графу Алексею Орлову, и отсоветовал:
- Не примут-с... Они не таковские!
Барышников сказал:
- Хотелось мне попугайчика говорящего купить, да всё неподходящие, лопочут не по-русски.
- Да, да! - ответил Митрич, поглядывая на сотни клеток с шумно кричавшими на все лады попугаями. - Вот ежели бы найти такого попугая, чтоб поматерно ругался... Холостые господа ругательных птичек сильно уважают. Знавал я такую птаху у графа Захара Григорьевича Чернышёва. Оная птичка могла выражаться на двенадцать ладов. Она, бывало, матерится, а господа от хохота чуть на пол не падают.
- Кто же обучал-то её? - спросил всерьёз заинтересованный Барышников.
- А её отдавали в науку олонецким пильщикам в ночлежку.
Барышников, пробиваясь локтями через толпу, отвёл Митрича в сторону, разъяснил ему цель предстоящего визита к Орлову и показал ему изумительной работы небольшой черепаховый, с золотой инкрустацией, ларчик.
- Ужели и этот не примет?
- Не примут.
- Ну, а коль я сей ларчик золотыми червонцами набью?
- Они в деньгах не нуждаются... Что им деньги? Толкнитесь-ка вы, батюшка, лучше к братцу их, к Ивану Григорьичу. Братец и даяние ваше примет и дело с вами сделает. Таково мнение моё... А впрочем, вам видней.
- Гм, - сказал Барышников, - надо подумать. А ты что тут, Митрич?
- Да так я, скуки ради. Старуха моя от водяной болезни умерла. Поил, поил её, голубушку, настоем из чёрных тараканов - знатец один советовал а она, царство ей небесное, вся водой и взнялась. Теперь один, как перст. Скучно. То к ней на могилку схожу, то в Александро-Невский монастырь - ко гробнице приснопамятного благодетеля моего императора Петра Фёдоровича... Ох-тих-ти...
- Иди ко мне служить. И тебе хорошо будет и мне честь - бывший императорский лакей при моей особе.
Огромная бородища Митрича зашевелилась от кривой улыбки. Он снял шляпу - лысина засияла под солнцем - и низко поклонился Барышникову:
- Премного благодарен вам, батюшка. Да ведь стар я.
- А я и не буду утруждать тебя больно-то. У меня лакей молодой есть. А ты станешь главным. Я тебе форму справлю с такими галунами, что ты и при дворце-то не нашивал. У тебя медали-то есть?
- А как же, батюшка, четыре штучки-с... А сверх того офицерский крест. Вся грудь увешена.
- Ну, стало быть, не надо лучше! Беру тебя!
- Сам государь изволил приколоть мне крестик-то. Оба мы с ним пьяненькие тогда были. Он говорит: "я, говорит, Митрич, люблю тебя... как папашу своего... На-ка, грит, носи. Да смотри, береги меня пуще". И при сих словах изволил снять крест со своея груди и мне приколоть. А вот я и уберёг его... Ловко уберёг благодетеля... - Митрич отвернулся, замигал, засопел, по его щекам покатились слезы.
- Не тужи. У меня тебе не хуже будет. У меня в намерении такие дела заворачивать, что ахнут все.
- Премного благодарствую. Я в согласьи.
Старуха Юсупова остановилась возле места, где продавали привезённых негров - под видом отдачи их в услужение богатым вельможам. Во дворец Юсуповых как раз требовались два негра. Был у них один, но состарился, да кроме того, граф Шереметев имеет у себя четырёх негров, а Юсуповым в чём бы то ни было отставать от Шереметевых не хотелось. Старуха сторговала двух негров - одного плечистого, средних лет богатыря, другого - лет тринадцати мальчика с печальными глазами. Она заплатила высокую сумму, втрое превышавшую цену за хорошего русского слугу. Княгиня с внуками села в подкатившую за ней карету, поручив лакею с полицейским доставить негров на дом в рябике.
По её отъезде разыгралась сцена, заставившая многих даже из видавших виды случайных зрителей содрогнуться. Старуха Юсупова не знала, что ей придётся навеки разлучить отца с сыном. Если б она знала это, она купила бы вместе с мальчиком и отца его или же отказалась бы от покупки сына. Когда отец, уже седоватый, но мускулистый, плотный человек, увидал, что его сына уводят, а он остаётся и, может быть, будет продан где-нибудь в другом государстве, он бросился к плачущему детищу; сын повис на его шее и замер. Белки огромных глаз отца засверкали, толстые губы скривились в страшную гримасу, обнажив ряд белейших, как саксонский фарфор, зубов. Он обнял сына, и вся его коренастая фигура напряглась, как бы приготовившись к защите этого тихого мальчика, единственной его радости в жизни.
- Бери! - И лакей с полицейским подошли вплотную к мальчику.
Отец, скрежеща зубами, принялся отчаянно что-то выкрикивать гортанным голосом и изо всех сил отлягиваться от лакея. Затем он обрушил на голову полицейского такой сокрушительный удар кулаком, что тот слетел с ног, вторым ударом он разбил лицо лакея. А когда на чернокожего набросились матросы, он расшвырял их и с диким воплем бросился в Неву. Его кинулись спасать, подплыли на двух лодках, вытащили за шиворот, но он, выхватив из кармана бритву, на глазах у сына перерезал себе горло.
Со всех сторон сбегались люди. Толпа враз воспламенилась, как подожжённый стог сухого сена.
- Видали, братцы? Иноземец жизнь свою решил!.. Стало, не сладко и ему доспелось.
- На чужбине, братцы, он... В чужой земле... Пожалеть человека надо.
- Хоть он и чёрный, а душа-то у него, может статься, побелей, чем у иного барина.
- А вот ужо поглядим, какова у наших бар душа!.. Грудины-то им вспорем!
- Мало им крепостных-то своих, так из-за морей ищут потехи ради!
- Накажет их за это господь батюшка!