- Да ещё как накажет-то!.. Цари им мирволят да потворствуют, а всевышнего не купишь!
Всех сильнее шумели набежавшие строительные рабочие, барская челядь, мастеровые.
4
Артель землекопов вместе со своим старостой, долгобородым Провом Лукичом, и подрядчиком пришагала, наконец, к двухэтажному каменному дому на Сенной. Подрядчик вытер платком вспотевший загривок и повёл артель в полуподвальное помещение. Комната хотя и большая, но для тридцати душ довольно тесная; потолок - рукой достать, стены сырые, два небольших оконца. Нары в два ряда, скамьи, стол - вот и всё убранство.
- А печка-то где же? Как же хлебы-то выпекать да обед варить станем? - спросил староста. - Мы без печки не согласны.
- Не будет печки, мы лопаты в руки да и были таковы, - зашумела артель.
- Ну ладно, не орите, - сказал подрядчик. - Я кирпич предоставлю, а печника найдёте сами.
На том и порешили. Подрядчик объявил распорядок:
- На работу, ребята, становиться в пять утра, с работы уходить в девять вечера, перерыв на обед - два часа.
- Ой-ой-ой! - зачесали землекопы в затылках. - Стало, это сколько же часов на тебя пуп-то надрывать? Эй, Лукич, а ну смекни.
Староста, пригибая к ладони пальцы и пошевеливая губами, сказал:
- Выходит, ребятушки, четырнадцать часов чистых... Много, хозяин.
- Много и есть... Да ты сдурел! - закричала артель. - Сквозь сутки, что ль, работать. Эй ты, мохнорылый чёрт! Не согласны мы без прибавки...
- Я вам прибавлю, окаянные! - зашумел на крикунов подрядчик. - Я вам так прибавлю, что своих не узнаете...
- Ну, так уж и не прогневайся, - раздались голоса. - Уж в таком разе так и работать тебе станем: разов десяток землю колупнём да и за раскур!
- А это вот на что? - сказал подрядчик, угрожающе потряхивая жилистым кулаком. - Ахну - зубы счакают. А нет - в часть да портки долой, только говори, где чешется.
Артель присмирела. Подрядчик ушёл.
Корявая тётка Матрёна достала из кошеля завёрнутую в чистый платок икону богоматери, достала молоток с гвоздями, приложилась к иконе, забрала в рот гвозди и полезла прибивать образ в передний угол. Она трудилась с иконкою, а тридцать человек, разинув рты, смотрели на неё. Староста командовал: "Выше, ниже, правей чуток... Ладно, колоти!" Когда икона была водружена, все стали креститься на неё, вздыхать.
Староста послал Матрёну на рынок купить чего-либо поснедать всухомятку. А под вечерок пускай она собирает всех в баню. После же бани они, всем скопом, пойдут в трактир горяченького попить - как он называется... чай, что ли? Да и водочки можно будет пропустить по махонькой.
Матрёна ушла. Лукич сел за стол, вынул из сундучка записную книгу, чернильницу с гусиным пером и счёты.
- Садись, ребята. Надо нам расход-приход смекнуть, - сказал он и надел грубой работы очки. - Значит, милые, робить мы будем с первого числа маия до Покрова, всего пять месяцев. Договоренная плата наша - по сорок копеек на день. Это в месяц ложится, выключая праздники, за двадцать пять дён... - он стал щёлкать на счётах костяшками, - в месяц, стало быть, ложится десять рублёв ровно. А за все пять месяцев на кажинную душу набегает по полсотни рубликов. Верно?
Все присмирели, внимательно вслушиваясь в речь вожака. Напряжённая тишина нарушалась лишь мерным похрапыванием спавшего на нарах пьяного Митьки.
- На прохарченье сколько класть, ребята?
- Клади по три целковых на месяц с рыла, - сказал молодой паренёк с заячьей губой, - по два пятака на день.
- Больно жирно! - замахали на него руками. - Клади, Лукич, по рублю на месяц.
- По рублю мало, ребята, - проговорил староста. - Давайте по два целковых, а там видно будет, можно и убавить.
Дальнейшие разговоры показали, что из пятидесяти рублей всего заработка каждый должен был уплатить своему барину пятнадцать рублей оброка да два рубля в месяц на харч - то есть десять рублей за всё пятимесячное рабочее время.
- Вторым делом, ребята, кто за обедом будет материться - портки долой и по сидячему месту ложками лупить, - предложил староста.
- Ха-ха-ха! Согласны! - развеселились землекопы.
- Третьим делом, чтобы к нашей стряпухе Матрёне ни-ни-ни... Она бабочка тихая, я пообещал ейной матери-старухе блюсти её...
- Блюди, блюди! - опять захохотала артель. - Замок повесь ей либо колокольчик валдайский.
Староста забрякал на счётах костяшками, сказал:
- Стало быть, судари мои, ежели скостить оброк, да харч, да прогульные, всего-навсего домой вы припрёте, не много, не мало... по двадцать три рубля, - сказал он и вдруг закричал: - Стой, стой! А себя-то я с Матрёной, старый хомяк, забыл! Мне, ребята, как ещё в деревне уговор был, по рублю с носу за труды за мои да Матрёнушке по полтине - ей делов выше головы будет.
Матрёна припёрла на себе хлеба, квасу, сеченой капусты, репчатого луку.
- Вот, мужики, - сказала она. - Харч здеся-ка дорогой: оржаной хлеб решётный грош фунт, а ситный-то копейка... А к мясу и приступу нет: говядина фунт три копейки, а свининка-то четыре - по базарной росписи, говорят...
- Пусть свинину баре жрут, - возразил парень с заячьей губой.
Помолились. Принялись за еду. Лукич расправил бороду, взял деревянную ложку, сказал:
- Эй, мужицкое крошево, кисло да дёшево! Хлебай, робя!
5
Пьяница рыжебородый Митька перед началом работ направился, по примеру прошлых лет, в церковь, чтоб подать священнику "трезвую записку" с зароком не прикасаться к вину до положенного времени.
Сначала он зашёл в церковную сторожку, битком набитую такими же, как и он, бражниками. В унылых позах, с мутными глазами, стояли они перед седым дьячком, строчившим "трезвые записки". Когда очередь дошла до Митрия, дьячок спросил его:
- Сколько кладёшь?
- Богу две копейки, тебе грошик.
- Маловато, чадо. По носу вижу, что ты питух горький, бесов возле тебя вьётся, как возле мёду мух. Клади богу три копейки, священнику две, мне копеечку.
Митрий согласился. Дьячок, пофыркивая носом, стал скрипеть гусиным пером по бумажке:
"Раб божий Димитрий зарекается пред престолом господним к вину не касаться до Михайлова дня, сиречь восьмого ноембврия, а ежели он, раб божий, зарок допрежь срока нарушит, да будут ему на том свете муки лютые".
Дьячок прочёл, получил мзду, спросил:
- Ты, поди, неграмотный? Тогда становь вот здеся крестик.
После обедни все сто двадцать пьяниц слушали особый молебен о ниспослании винопивцам воздержания. Затем священник отобрал от каждого записки, подсунул их под престол и сказал: