За первым экземпляром книги последовал второй, а за ним – третий, четвёртый и пятый.
– У тебя мозоли на пальцах.
– Книги живут, пока их читают. Я хочу, чтобы ты жила, Эмери.
– В этой книге нет финала.
– Потому что есть мы. Разве это не очевидно? Пусть люди придумают его сами.
С тех пор как во мне поселился страх потерять его и понимание неизбежности этого, я почти утратила способность спорить с ним.
Даже когда ни одного из пяти экземпляров Серж не продал.
Он давал одну из книг почитать всем желающим, и случалось так, что за нашей историей выстраивалась очередь, а в доме оставался только мой экземпляр, но ни разу он не взял за это денег.
– Кое-что не продаётся.
– Тебе нужно восстановить хоть что-то. Или написать новое.
– Нет.
– Значит, я не справилась со своей задачей, – он улыбался так безмятежно, что это стало моим последним аргументом.
– Напротив, ты дала мне больше, чем я, смел мечтать. Стала моей женой, моей музой.
Услышав это, я поняла, что значит «горько смеяться».
Он был счастлив со мною так же, как я была счастлива с ним.
Я по-прежнему могла войти в его тело, как в родное, ставшее мне настоящим домом вместилище.
Когда оно ослабело настолько, что Серж уже почти не мог работать, я научилась держать его руку, водить ею вместе с ним по бумаге, не позволяя ей срываться и оставлять кляксы.
Его не стало, когда ему было семьдесят восемь.
Приближение смерти читалось отчётливо, я различила подступающий холод прежде, чем это смог сделать сам Серджио, и вспомнила всё.
Выбрав стать музой для него, я с равным успехом могла бы выбрать любого другого. Того, в чьих руках превратилась бы в оружие, беспощадное и разящее точно в цель. Все эти десятилетия я защищала его там, где он в силу своего незлобивого характера не мог справиться самостоятельно.
Но даже я не могла прогнать Смерть.
Чем ближе она была, тем более безмятежным казался Серж. За три дня перед тем, когда я изо всех сил старалась не метаться от отчаяния, чтобы не напугать его, он развёл поздней ночью костёр во дворе нашего дома и бросил в него четыре книги.
– Что ты делаешь?!
– Я не хочу ни с кем тобой делиться. Не могу.
Впервые в его голосе прозвучала почти что мука.
Я понимала его причины.
Для людей он остался чудаковатым стариком, прожившим всю жизнь в одиночестве.
Никому из них не дано было знать, какой яркой, наполненной любовью и страстью была эта жизнь.
Они бы не поняли, им не дано было понять. Отдавая должное его мастерству рассказчика, они закрывали нашу книгу и пожимали плечами, потому что она оставалась недоступной для них.
Не каждый способен на такие чувства.
Моя книга осталась единственной, написанной им, и когда это случилось, Серджио держал её в руках.
Я покинула переплёт и лежала на него груди, смотрела, как синеют его губы и блекнут глаза.
– Я тебя вижу… – он прошептал это едва слышно, хотя каждое движение, каждое слово уже давалось ему большим трудом.
Он не был ни колдуном, ни просто одарённым человеком. Он прожил жизнь со мной, хотя мой настоящий облик оставался для него лишь смутной тенью, а ориентиром служило тело ведьмы, которое у меня когда-то было.
Перед самым уходом кто-то сделал ему этот последний, самый ценный подарок.
– У тебя темные глаза…
Я не умею плакать, но если бы могла, тогда захлебнулась бы от горя, от злости, от несправедливости.
Пятьдесят три года с ним – так мало, так мало, так мало!
Его опустевшее тело обнаружили только на второй день, – когда я, наконец, нашла в себе силы подняться с его груди и расстаться с ним.
Серджио в этой оболочке больше не было.
Я привела в дом нашу соседку, чтобы люди сделали то, что я сделать для него не могла, но люди оставались людьми.
Завернув Серджио в простыню, они унесли его, а дом…
– Гляди! Небось огромных денжищ стоит! – рябой рыжий мальчишка, щенок, помахал моей книгой перед лицом своего папаши.
Они сунули свой нос повсюду, растащили, разграбили. Не вспоминая о нём, они просто приходили и брали из дома всё, что приглянется, дрались за то, что не могли поделить.
Сначала мне было всё равно, ведь это всего лишь вещи, которыми он больше никогда не воспользуется.
А потом пришла ярость.
Не помня себя, ослепнув от злобы, я душила их по ночам, терзала кошмарами, давила их кур в отместку. Уничтожала и крушила всё, до чего могла дотянуться.