– Ада… – я посмотрел на нее.
– Ты изменился, – сказала она вдруг.
– Да. Конечно, – я положил ладонь на ее обнаженное осыпанное серебром предплечье. Аделаида отобрала руку.
– Видишь ли, Ланс… ты стал теперь настоящим ско. Тогда у тебя был еще какой-то шанс, а теперь…
И она снова заговорила о том же, будто расстались мы только вчера. Человек должен быть просто человеком. Просто мужчиной. Просто женщиной. Не мужем, не эстаргом, не работником культуры, а просто – мужчиной… Короче говоря, то же самое, что я слышал от нее несколько лет назад. Почти в тех же самых словах. И смутно мне припомнилось, что нечто подобное я читал где-то в Сети. Статья какая-то на этические темы…
Ада говорила, а мне было уже не жаль ее. Не жаль, и не злился я на нее, и не любил. Мне стало просто скучно. И пять лет назад она говорила это. И сейчас говорит. И в старости, наверное, вылезет на трибуну, заслуженный искусствовед или там критик, и повторит ту же самую мысль, может, единственную, которая родилась у нее в голове за всю жизнь, а может, даже и не родилась, а была где-то прочитана и освоена как собственная. А со мной что? Да я, имея мало времени на чтение, и не отличая любительского спектакля от профессионального, ползая на пузе в грязи и расплачиваясь за каждый шаг своей и чужой кровью, за эти годы пойму и осознаю очень много, и полностью сменю мировоззрение, и буду падать и подниматься снова, и набираться мудрости, и может быть, у меня будут дети, и что-то останется и для них, когда я исчезну из этого мира…
Навстречу мне между рядами шла Сэйн – она уже переоделась в легкий синий брючный костюм. Я протянул Аде руку.
– Ну пока. Я пошел.
Ада так раздухарилась, что даже и руки мне не подала. Я пожал плечами и двинулся к Сэйн.
– Ара!
– Ара, Ланс. – Сэйн озабоченно полезла в сумку. Мимоходом сказала Аде «Здравствуйте». Вынула пленки в футлярчике и протянула мне. Я положил пленки в карман.
– Пойдем. Ты домой? Пройдемся до стоянки, да? Я заберу малыша, он тут, в группе.
Мы вышли из ворот театра, двинулись по какой-то боковой аллейке.
– Как тебе спектакль? – спросила Сэйн.
– Трогательно, – признался я, – вообще здорово.
– А что это ты с Крибинц разговаривал?
– С кем?
– Ну, с этой… критикессой. Ты ее знаешь, что ли? Устрой нам протекцию на конкурсе, а?
– Боюсь, я могу только антирекламу сделать… Крибинц, значит, ее фамилия? Странная какая-то.
– Фамилия как фамилия.
Мы подошли к маленькому белому домику, где располагалась одна из многочисленных детских групп, облегчающих существование родителям маленьких детей – ребенка всегда можно было отдать в такую группу на несколько часов при необходимости. Дежурили с детьми обычно или практиканты-педагоги, или, в некоторых, сами матери и отцы по очереди – скажем, каждая семья по нескольку часов в неделю.
– У Герта сейчас как раз процедуры, так неудобно, – пожаловалась Сэйн, – а то я Лина, конечно, с ним оставляла.
Мы вошли в здание. Из любопытства я заглянул внутрь детских помещений. Их было всего два. Обстановка, типичная для любой школы (а на Квирине в «школу» идут уже лет с двух, только понемногу и с родителями). В одном довольно большом зале вдоль всех стен тянулись две полки на уровне глаз малышей, уставленные всякими игрушками, разноцветным пластилином, инструментами, деревяшками, железками, стекляшками, клеем и красками, настольными играми, словом, даже у меня глаза разбегались, не говоря о детях. Весь зал был уставлен столиками. Малыши от года до шести лет бродили вдоль полок, выбирая себе игры, сидели за столами, тихо работая. Виднелась дверь во второй зал, где свисали с потолка какие-то канаты, раздавались дикие вопли, как в джунглях, кто-то там раскачивался, кто-то прыгал под потолок. Воспитательница, тоненькая темноволосая девушка, переходила из зала в зал, то подстраховывая буйных прыгунов в «громкой комнате», то помогая мастерить или рисовать какому-нибудь малышу в «тихой». Угол «тихой комнаты» был отделен мягким валиком для грудничков, там на полу, в компании мягких и всяких других игрушек, лежал один, вроде совсем новорожденный, и ползал малыш Сэйн и Герта. Воспитательница подобрала его и принесла матери.
– Не буйствовал? – поинтересовалась Сэйн. Девушка покачала головой.
– Все хорошо. Заходите еще.
Мы попрощались и вышли. Сэйн усадила ребенка в перевязь на животе. Мальчик задумчиво гулил и шлепал ладошкой по боку матери. Мы направились к стоянке флаеров.
– Подвезти? – предложил я. Сэйн покачала головой.
– Да ну, что ты… автопилот есть, да и вообще Лин прекрасно полежит в детской сидушке, если что. Хотя… давай к нам на чай, а? Герт скоро тоже придет.
Я подумал и с сожалением покачал головой.
– Не… завтра мне вставать рано. Пойду уж домой.
Дома меня ожидал еще один сюрприз. Я посадил флаер на стояк, вылез, вошел в квартиру и остолбенел. Прямо посреди гостиной в кресле восседал Валтэн.
– Ну дела, – только и сказал я. На Валтэне лица не было. Какой-то он весь был грустный, несчастный… Поднял на меня глаза – как у побитой собаки.
– Ланс… Ара. Ничего, что я так?
– Ничего, конечно, – я сел против него, – удивляюсь только, как тебя система впустила.
– Да она ж меня знает…
– Что случилось, Валт? – спросил я негромко. Он опустил глаза.
– С женой?
– Угу.
– Ладно, – сказал я, – сиди, я чайку принесу.
К чайку я добавил основательный ужин – после тренировок аппетит просто зверский, а ведь я еще вообще ничего не ел – и подумав, запросил у машины поллитровую бутылочку ву. Вроде бы Валтэну это сейчас не помешает.
Я поставил поднос на маленький столик.
– Ты извини, Валт, я жрать хочу. Давай поедим нормально, ладно?
– Спасибо, – почему-то сказал Валтэн. Мы принялись за рыбу под ананасовым соусом и с картофельным пюре. Валтэн ел с аппетитом, так что у меня даже возникло подозрение, что последний раз он насыщался очень давно. Но с чего бы он сидел тут и голодал? Неужели постеснялся на кухню зайти? Вот удивительно… Я разлил вино по бокалам.
– За тех, кто наверху, – мы чокнулись и молча выпили. Как-то машинально у меня вырвался привычный первый тост.
– Что ты, Валт? Расстаться решили? – спросил я. Вино как-то расслабило меня, сделало нахальнее. И Валтэна, видимо, тоже.
– Ты понимаешь, Ланс, это все… терпение лопнуло. Ведь сколько я терпел, ты бы знал… из-за детей. И она еще ведь не хотела. Третью, и то рожать не хотела. А потом вообще отказалась. Говорит, хочу для себя пожить. Ну что это, Ланс, трудно, что ли? Да я столько же времени с дочками проводил, как и она. И ведь лет с шести они уже и дома-то бывают мало, до вечера в школе. Я с ними, когда не в патруле был, целыми днями – и в школу с ними ходил, и дома играл. А она – ну никак. Я ей говорю, ну мальчика бы еще надо, а она – нет. Ладно… – Валтэн умолк. Я терпеливо ждал. Все это было не главным, и все это я уже давно знал.
– И ведь каждый раз, ну каждый божий раз, как я в патруле, так она с ним… И потом мне еще так заявляет: мол, все так живут. Да кто все? Ну кто – все? Вот скажи. Герт и Сэйн так живут? Ладно, Сэйн и сама эстарг. Ну у кого еще наземники? Вот Мира с мужем так живут? Пайнрен так живет?
– Господи! – проговорил я, – зачем же ты терпел-то это?
– А дети? Им ведь не объяснишь. Им и папа нужен, и мама. Какая ни есть, а родная. Ладно, теперь девчонки уже большие, уже младшая вон на биолога учится.
Я покрутил головой. Налил еще вина. Не понимаю я этого. Не стал бы я так жить. Я в патруль – она с другим… хотя… кто их разберет. Нет у меня детей, не понимаю я, как это.
– И скандалы, понимаешь, сплошные скандалы. Психологи ничем помочь не могут. И все ее семейство… теща… ты понимаешь, я у них у всех как бельмо на глазу. Они все наземники, ну и вообще. Понимаешь, ну плохой я. Вообще не пара их дочери. Семью обеспечиваю хреново.
– Вот этого вообще не понимаю. Что, на Квирине может кому-то денег не хватать?
– Представь себе. Особняк не построил. Господи, да если бы она хотела, давно бы сделали в кредит! Да они просто повод ищут придраться, понимаешь? Я им просто не нравлюсь. Как хожу, как говорю, чем занимаюсь. А главное, она-то во всем заодно со своими, а я у нее – враг номер один. Ну не знаю я, что делать… Нет… Слушай, ты чего такую маленькую бутылку взял?