— Для тебя, значит, гимназия важнее унтер-офицерской школы? — удивленно спросил генерал. Он считал, что унтер-офицерская школа — самое важное для этих юнцов, которым не так уж и нужны иные, кроме, военных, знания. С «нижними чинами» (а в школе все были нижними чинами) генерал разговаривал только «на ты», считая, что обращение «на вы» к солдатам недопустимо и может подорвать воинскую дисциплину.
— Никак нет, ваше превосходительство, школа важнее, но гимназию я должен закончить! За ученье деньги уплачены!
Этот довод неожиданно убедил генерала. Он задумчиво почесал щеку и сказал:
— Хорошо, для тех, кто не может посещать все занятия среди недели, мы организуем учение по воскресеньям. Четыре часа каждое воскресенье! С десяти до четырнадцати часов! Являться без опоздания! Вольно! — сказал генерал и равнодушно посмотрел в сторону. Отпускать этих юнцов из-под своего влияния было нельзя и такое решение вопроса было самым правильным.
Занятия в школе проводились четыре раза в неделю, но в здании мельницы было шумно каждый день. Все, кто раньше собирались в подвальчике на Гоголевской улице, теперь убивали свободное время здесь. Стараниями, видимо, того же директора-генерала Зерновского, а может и еще какого-нибудь толстосума, жаждавшего получить если не генеральское, то хотя бы полковничье звание от «государя императора Кирилла Владимировича» за заслуги перед монархией, для всех учащихся унтер-офицерской школы была сшита форма — брюки и гимнастерка защитного цвета, сапоги и фуражка. На плечах будущих младших командиров красовались погоны, пуговицы были «орленые», пряжки ремней всегда надраивали до ослепительного блеска. Отделенные получили на погоны по одной лычке и стали говорить с подчиненными строгими голосами.
Учебных винтовок для всех не хватало и если один взвод отрабатывал повороты и перестроения, то другой занимался винтовочными приемами, а два остальных «словесностью» — то есть уставами и военными «дисциплинами», которое преподавали генералы и полковники, всегда подчеркивавшие, что они «генерального штаба». Полковники тянулись перед генералами Пацковским, Эглау и Беляевым, как бы подчеркивая этим важность и незыблемость воинской дисциплины. Генерал Беляев был настолько дряхл, что путал слова и вместо фразы «употребить оружие в дело» говорил «употребить дело в оружие». Но, однако, преклонный возраст и явные признаки старческого маразма не являлись препятствием для вручения ему руководства умами эмигрантской молодежи.
Собираясь теперь во внеурочное время, ребята надевали форму и чувствовали себя «настоящими военными». Когда Леонид впервые надел гимнастерку с погонами и фуражку, глянул на сапоги, то показался себе необычайно стройным, подтянутым, красивым и сильным. Все же легко было купить всех этих юнцов дешевой мишурой. Это хорошо понимали генералы и полковники, бывшие, видимо, неплохими психологами.
Леониду очень хотелось показаться в форме Лике, но он каждый раз оставлял «военную амуницию» в унтер-офицерской школе, боясь, что его увидит в такой одежде мать. А мать до сих пор думала, что ее Леня далек от политики и занят только ученьем и «спортивным кружком», рекомендованным милейшим доктором Зерновским.
Перспектива быть занятым в унтер-офицерской школе каждое воскресенье не особенно обрадовала Леонида — опять надо было придумывать какие-то объяснения матери, но и оставлять школу он не решался — эта военная обстановка влекла к себе, да и не хотелось отставать от ребят, с которыми он был вместе с момента, когда впервые вступил в подвальчик на Гоголевской.
Саша Рязанцев по-прежнему был начальником союза монархической молодежи, но занятия в школе не посещал. А на один из сборов неожиданно появился в офицерской форме с погонами подпоручика. Монаршая милость коснулась и любимца директора Зерновского. Оказывается, военную карьеру в эмиграции можно было делать различными способами.
Приказом, который зачитал перед строем генерал Пацковский, Саша Рязанцев был назначен помощником начальника унтер-офицерской школы. Он стоял с самодовольным выражением лица, генерал, зачитав приказ, пожал Саше руку. Теперь Саша по-прежнему всем «нижним чинам» говорил «ты», а обращаясь к нему нужно было говорить «вы» и величать его «господин подпоручик».
После февральских морозов, как всегда, началось резкое потепление, подули ветра с пустыни Гоби, накрывая город тучами пыли, сквозь которые пунцовым диском проглядывало солнце. Пыль забивала глаза, скрипела на зубах, все ходили с черными, словно закопченными лицами. Под порывами ветра грохотали вывески магазинов и завихрялся небольшими смерчами мусор на улицах.