— Ты ешь, ешь, — угощал Арсений. — Я китайскую кухню знаешь, как люблю! Самая мировая кухня! Ты вот трепанги бери, в сою их сперва макай. Хлеба здесь нет, пампушками еду такую заедать не надо. Ну, давай еще по одной!
— Нет, я не буду, — закрыл чашку рукой Леонид. — Пейте без меня.
— Ладно, допьем, — охотно согласился Арсений и налил ханы Виктору и себе.
— Ну, ты скажи, как ты устроился? — спросил Виктор, выпив ханы и заедая трепангом. — Всем, что ли, можно?
— Нет, брат, там такой отбор!
— Где это там?
— Ну, в отряде, что ли, а может, в штабе. Нас, кто со званием старшего унтера кончил, поручик Рязанцев к себе вызвал, сказал, что есть указание определить нас в отряды лесных концессий. Направил нас к генералу Бакшееву, такой сухорукий. А там и Родзаевский был, своих фашистов устраивал, их много в отряды приняли. Нас ровно лошадей осмотрели, — хохотнул Арсений, — в рот смотрели, все ли зубы целы, до гола раздевали, руки, ноги щупали, за задницу щупали. Кое-кто не прошел, а почему — не знаю. А меня приняли. Потом всех нас собрали и сказали, что мы будем служить около границы, за Хайларом, обмундирование и харчи казенные, а жалование тридцать даянов серебром. Знаешь, таких здоровых, там на них еще какой-то генерал, а может, царь изображен. Словом, завтра уезжаем!
— А куда?
— Пока, сказали, в Хайлар, а дальше скажут. Мы теперь люди военные, куда прикажут, туда и поедем! — с ноткой хвастовства сказал Арсений.
— А какие же лесные концессии за Хайларом? — удивился Виктор. — Там одна степь да пески.
— А пес его знает, может и есть где, — ловко подбирая палочками еду с тарелочек, кивнул головой Арсений. — Мне один хрен, где служить, важно, что тридцать даянов платить будут, матери смогу помогать. Я вот давно так не ел, как сейчас! Нажрался, аж пуп на сторону! На дядькиных хлебах и ноги протянуть можно!
Леонид слушал рассказ Арсения, а в захмелевшей голове вертелось: «тридцать даянов… тридцать серебром…» «Как раз Иудино вознаграждение» — вдруг сказал какой-то внутренний голос. И теперь в мозгу крутилось: «тридцать сребреников… тридцать сребреников…».
— Ну, чего ты не ешь-то? — прервал его мысли Арсений. — Что, боишься собачиной накормят?! Так ее здесь нет, здесь чушка — мясо, да трепанги, да фынтеза. Ешь, знаешь, как вкусно! Нам аванец по пятерке дали, пожрать вволю можно!
От выпитой ханы и китайской еды Леонида немного мутило. Выйдя из харчовки и распрощавшись с Арсением и Виктором, он сразу поехал домой, около дома зашел в лавку и купил жевательной серы. Дома долго жевал ее, сплевывая слюну, стараясь убить запах ханшина. Матери дома не было. Он, не раздеваясь, лег на постель и уснул. Разбудившая его мать повела носом и сказала:
— Что это у нас так дурно пахнет?
— Да, наверно, от меня машинным маслом, — стараясь не дышать в сторону матери, соврал Леонид.
— Боже, какой ты гадостью там дышишь! — сокрушенно покачала она головой. — Хоть бы какую другую работу найти!
— Вон ребята в охранные отряды устраиваются. Может, туда пойти?
— Ты что? — испуганно посмотрела мать. — В своем уме? Еще этого не хватало! Для того я тебя растила, чтобы ты под хунхузские пули полез?! Ты, видно, совсем обо мне не думаешь! — вдруг всхлипнула она.
— Да никуда я не поеду, — успокаивающе сказал Леонид. — Просто сказал, что ребята в отряд уезжают.
На другой день Порфирий Иванович сам затеял разговор об Арсении.
— Вот, — сказал он, — правильно парень сделал — пошел на военную службу! Будь я большим начальником, я бы всю молодежь под ружье поставил, полки бы сформировал, не сидел бы сложа руки! Во какая бы сила против большевиков была!
— А кто бы вам разрешил в чужом государстве полки формировать? — спросил Виктор.
— Это в каком же чудом? — не понял Порфирий Иванович. — Это ты про Китай, что ли? Так какой же он чужой?! Маньчжурия, она завсегда, почитай, нашенской была. А китайские генералы очень против большевиков настроены. Ежели им доказать, что если они с большевиками сейчас не покончат, то весь Китай коммунизмом заразится, то они нам все что угодно разрешат! Слюнтявое у нас начальство в эмиграции! Я мечтал, что атаман Семенов за дело возьмется, а и он, прости Господи, в Дайнере с бабой отсиживается!
— Что же это вы так непочтительно про своего атамана говорите! — съязвил Виктор. — Ведь под его атаманской волей служили!
— Я почтения к нему не теряю, а считаю, что надо всех под ружье поставить!
Порфирий Иванович многозначительно замолчал, давая понять, что разговор на эту тему окончен, надел кепку и вышел из мастерской.