— А чему тут радоваться? — холодно спросила мать. — Опять война? А кому она нужна?
— Как кому? — словно не понимая, переспросил Меньшиков. — Всем нам — мне, Вам, ему, — указал он на Леонида. — Свергнут большевиков и мы сможем вернуться в Россию! Вы плохо разбираетесь в политике!
Мать промолчала, опасаясь, видимо, вступать в спор на столь щекотливую тему.
— Ах, как я ненавижу большевиков! — не обращая, видимо, внимания на молчание матери Леонида, воскликнул он. — Они же искалечили всю мою жизнь! Я бы сейчас был губернатором, понимаете, гу-бер-на-то-ром, — растянул он, — а они превратили меня в жалкого конторщика! Моя жена была бы первой дамой губернии, быть может фрейлиной двора ее величества, а сейчас она шляпница в захудалой мастерской! Ужасно, ужасно! — схватился он за голову. — О, я бы рассчитался с большевиками за все эти унижения! Только бы скорее началась война!
Мать Леонида по прежнему молчала и Меньшиков, по видимому, решил, что она его внимательно слушает.
— Вы знаете, я хочу заказать молебен о даровании победы китайскому воинству, но не знаю — можно ли это? Ведь китайцы язычники. А вдруг духовенство не разрешит?
— Нет, почему же? В данном случае может разрешить, — сказала мать и было непонятно — то ли она издевалась, то ли хотела скорее избавиться от Меньшикова.
— Так Вы думаете разрешат? Надо молить всевышнего о даровании победы! Вы меня очень поддержали морально, — вскочил он со стула. — Если разрешите, я буду наведываться к Вам, чтобы поделиться своими мыслями!
— Пожалуйста, — наклонила голову мать. — Заходите.
— Ты серьезно веришь в то, что он говорил? — спросил Леонид, когда Меньшиков вышел.
— Дурак он, устало сказала мать, — а таких дураков здесь много! Ты подальше будь от этой политики! Мы губернаторских постов не потеряли, а мне вот всегда боязно за Россию — как бы ее вот такие Меньшиковы не погубили!
Сообщения эмигрантских газет утратили воинственный тон, как утратили воинственный дух и гоминьдановские войска, получившие жесткий урок на границе. В Хабаровске начались советско-китайские переговоры и в газетах были только кислые сообщения о том, как они продвигаются. Наиболее агрессивно настроенные эмигрантские круги ругали китайцев за то, что они не оправдали их чаяний. Доставалось и японцам, и американцам, и англичанам, которые, дескать, не поддерживали китайцев в нужный момент и упустили возможность свергнуть большевиков.
Но многие шепотком поговаривали о том, что русские здорово всыпали китайцам, что суворовский и кутузовский дух не угас в русском солдате, забывая о том, что немногим более десяти лет они сами драпали от этого русского солдата.
Погода стала уже по осеннему прохладной, но небо было безоблачно и прозрачно какой-то хрустальной ясностью. В те редкие дни, когда Леокадия была свободна, Леонид уходил с ней на кладбище. Они подолгу бродили по аллеям, останавливались возле могил, читая вполголоса надписи на крестах. Эти осенние дни стали им особенно дороги — каждая встреча была наполнена мечтами о том, как они будут жить, когда поженятся. Теперь было это, как будто, совсем ясно, только неумолимо вставал вопрос — а на какие средства они будут жить, когда поженятся? И поэтому точно назвать время свадьбы не могли. Да, поженятся, но когда? Наверное скоро, вот только бы им устроиться на хорошую работу. А пока что они бродили по тихим кладбищенским аллеям, сбрасывавшим листву, говоря о чем-то необычайно радостном, нужном и понятном только им.
В один из таких дней они опять увидели генерала Бухтина у могилы его жены. Сидел он на скамеечке каким-то черным жалким комочком, съежившись, вобрав голову в плечи и казался спящим.
— Василий Александрович! — окликнул его Леонид. — Что с Вами? Вам плохо?
— Плохо, Леничка, плохо, — поднял голову Бухтин. — Хуже некуда! Скорей бы помереть, да смерть не идет!
— Но почему Вы не обратитесь в Беженский комитет, наконец к доктору Зерновскому! Вам бы помогли!
— Нет, Леня, мне уже ничем не поможешь. Да и не хочу я от них помощь принимать. Они меня презирают, а я их! Финита ля комедия, — горько усмехнулся он и сделал рукой театральный жест, показавшийся необычайно жалким. — Закономерный финал эмигрантского бытия!
— Василий Александрович, но быть может я чем-нибудь могу Вам помочь? — умоляюще спросил Леонид.
— Ты, Леня, хороший парень, душевный, но у тебя же у самого ни гроша за душой нет. Эмигрантский молодой человек, полный хороших намерений, которым не суждено сбыться! Ну чем ты мне поможешь? К себе жить возьмешь? Да я и сам не пойду. Мне вон туда скорей надо перебираться, — показал он рукой на могилу жены.