— Да не надо, — смущенно сказал Леонид. — Ведь я же не разносил чай!
— Тебе чего думай — моя обмани хочу? — рассердился Лю. — Ты другой работа делай, моя чай торгуй. Бери!
Между ними сразу установилась атмосфера доверия и взаимопомощи. В этом худом, почти испитом китайце, вряд ли грамотном, оказалась добрая душа, и Леонид всегда потом вспоминал его с теплым чувством.
Из Цицикара поезд уходил тоже вечером, опять была та же суета и давка при посадке, удушливый табачный дым в вагоне, беготня Лю с чаем и подметание вагона через каждые двадцать минут. В Харбине, после того как вагон отвели в тупик, надо было составить документацию по поездке и отнести ее в контору. Домой Леонид приехал только после полудня и сразу завалился спать. Голова гудела от вагонного шума, от недосыпания, одежда пропиталась резким запахом китайского табака.
Матери дома не было, и пришла она, только когда Леонид собирался уже уходить.
— Вот видишь, — показал Леонид на деньги, лежавшие на столе, — с одной поездки сколько заработал!
— За что же это? — поразилась мать. — Тебе что чаевые дают, как лакею? Ну, знаешь, такого заработка я бы не хотела!
— Да что ты, это Лю чай продает и печенье, а доход пополам делит. Кто там чаевые давать будет? Там же одни китайцы.
Но мать все же с недоверием и подозрительностью отнеслась к таким доходам. Ей показалось, что тут что-то не совсем чисто.
— Лучше бы ты с этим делом не связывался, — сказала она. — Быть может это не разрешается.
— Да что ты, так все делают, где вагона-ресторана нет.
— Устал? — погладила она его по щеке. — Спать, поди, мало пришлось? Тоже, нашел себе работу! Будешь мотаться без сна и отдыха, только здоровье подорвешь.
— Работают же другие, а чем я хуже? — с наигранной бодростью ответил Леонид. — Ты будь спокойна, все будет хорошо. От Леокадии письма не было? — перевел он разговор.
— Нет, не было. Ну, ты смотри, будь осторожнее. Ведь я все время беспокоюсь о тебе, мало ли что в дороге может случиться!
Такие встречи с матерью стали не частыми. Все дни и ночи слились в бесконечную ленту посадок и высадок, шума в прокуренных вагонах, систематического недосыпания, уборки вагона и тяжелого сна в часы, когда вагон стоял в тупике. Только в воскресенье он заставал мать дома, но и тогда не удавалось поговорить, так как приходя домой, он сразу заваливался спать, а будила его мать только перед самым уходом, стараясь дать ему отоспаться.
Увидев как-то Леонида в форме проводника, Меньшиков сделал удивленные глаза и даже привстал на цыпочки.
— Что это за форма на Вас, молодой человек? Какая-то не русская? Разве в Харбине существует какая-нибудь иностранная армия?
— Нет, это форма проводника французского общества спальных вагонов.
— Да? А я уже подумал, что здесь сформирована какая-то иностранная воинская часть. Жаль, жаль, что не так!
Теперь Леонид все время куда-то спешил. Спешил в тупик, где стоял вагон, чтобы успеть убрать его к отправлению поезда, спешил в пути убрать вагон от мусора, боясь контролера, который мог сесть на любой станции, спешил после поездки в контору, чтобы поскорей добраться домой и отоспаться. Выходных дней администрация Международного общества спальных вагонов не предоставляла, полагая, что нет смысла менять установившиеся традиции, рассматривавшие проводников как безропотную рабочую силу, которую можно в любой момент уволить.
Это бесконечное мотание в поезде с короткими интервалами для сна как-то отупляло, голова всегда немного побаливала от недосыпания, сходить в кино или просто почитать книгу не было времени. Когда он работал в мастерской у Порфирия Ивановича, то все же вечера были свободными, теперь же каждый вечер был отправлением поезда, каждая ночь напряженной работой, а день заполнялся коротким сном и опять же работой.
Напарник Лю всегда был в ровном настроении духа и его, видимо, такая однообразная и утомительная работа не наводила на грустные размышления, как Леонида.
— Здесь очень хорошая работа, — говорил он Леониду. — Чисто одеваться можно, чай продавай — день мало-мало есть. Когда в деревне работал — деньги очень мало получай — все хозяин забирай, работать надо очень много, кушать очень плохо, одна чумиза и гаолян.