На поясе у стражника висела огромная кривая сабля, а на голове красовался огромный тюрбан – такого высоченного тюрбана Эмма никогда в жизни не видела. Стражник смотрел довольно хмуро.
– Извините, – сказала Эмма и постаралась принять как можно более важный вид (что не очень-то просто, когда ты в домашнем халате). – У меня срочное известие для Маймуна, халифа Баракашского.
– Какое же это известие, ты, блоха пустынная? – спросил страж, большим пальцем пробуя лезвие своей ужасной сабли.
– Известие от Карима, самого могущественного из всех Синих джиннов, – ответила Эмма. – Я должна передать известие лично халифу Маймуну.
– Карим! Да его нет давно! – Стражник хрипло хохотнул. – В Баракаше теперь только один джинн, Сахим Ненасытный.
– Ах так? Да если ты сейчас же не пропустишь меня к халифу, Карим завяжет узлом твою саблю! Тогда мигом поверишь, что Карим жив и здоров!
– Ну, знаешь ли! – прорычал стражник, наклонился к Эмме и… улыбнулся (показав пять золотых зубов и одну золотую пломбу). – Послушай, ты, дерзкая дочь пустынной гиены, – захрипел он Эмме прямо в ухо, – весь Баракаш возликовал бы, если бы Карим вернулся. Но уже сто дней, даже больше, никто его не видел.
– А я видела, – сказала Эмма.
Стражник опять осклабился, сверкнув золотыми зубами, и подозвал слугу. Тот был такого огромного роста, что в его туфле свободно мог бы поместиться Тристан. Не удостоив Эмму взглядом, слуга отпер ворота и повёл пришельцев во дворец.
Эмма никогда ещё не бывала во дворцах – там, откуда она прилетела, дворцов было не очень-то много. Но она сразу поняла, что на свете есть дворцы покрасивей, чем этот.
Тристан, к сожалению, не обращал внимания на обстановку – Эмме то и дело приходилось его одёргивать, чтобы он не «помечал» колонны.
Разумеется, дворец халифа Баракашского был чудо как прекрасен. Но здесь, казалось, живёт сама печаль. Все служители, какие им встречались, стояли с низко опущенными головами. Ни на одном лице Эмма не заметила улыбки. А в дворцовом саду лапы Тристана глубоко увязали в осыпавшихся сухих цветах.
– По воле Сахима все наши фонтаны иссякли, – шепнул Эмме громадный слуга. – Сахим ненавидит воду, потому что она холодна и отражает синеву небес. Жёлтые джинны питают глубочайшее отвращение ко всему, что синего цвета, и всему, что холодней, чем их собственная жёлтая горячая кожа. Им даже ночь ненавистна, потому что ночь холодна, от ночного холода Жёлтые джинны цепенеют и коченеют. Сахим появляется здесь только в полдень, когда царит зной и даже ящерицы спасаются, прячась в тени! Когда стоит такая жара, что боишься обжечь язык, вдохнув раскалённый воздух!
– А Сахим каждый день выходит? – озабоченно спросила Эмма.
– Нет. – Слуга покачал головой. – Иногда он не показывается много-много дней. Но он рассылает по стране своих скорпионов. Это его глаза. Раньше скорпионы охотились только по ночам, однако Сахим приучил их любить пылающее солнце так же, как он сам.
– Скорпионы?.. – Эмма даже споткнулась и чуть не наступила на Тристана, который опять поднял заднюю лапу у какой-то колонны.
– Тсс! – Слуга прижал палец к губам.
Эмма с опаской огляделась вокруг, но увидела только двух ящериц, ничуточки не похожих на скорпионов.
– А когда Сахим сам выходит? Что тогда? – спросила Эмма шёпотом.
– О, у Властелина зла много желаний! – со вздохом ответил слуга, остановившись против одной из дверей. Дверь была такой высоты, что даже он, гигант, с трудом дотянулся до дверной ручки. – В последний раз Сахим забрал прирученных фламинго нашего халифа. А ещё он потребовал сжечь на площади перед дворцом всё, что имеет синий цвет, любой его оттенок. А ведь дромадер нашего халифа так любит лакомиться синим виноградом… О, всё это ужасно… – И с тяжёлым-претяжёлым вздохом слуга открыл тяжёлую-претяжёлую дверь.
Совсем не дружелюбный приём
Трон халифа Баракашского был точно кресло великана. Однако на нём, на расшитых золотом толстенных подушках, сидел мальчуган, который вряд ли был намного старше Эммы. Ноги он поставил на горб жёлтого как мёд дромадера, который лежал, подогнув колени, перед троном и со скучающим видом что-то пережёвывал. Рядом с дромадером на великолепной подушке восседала толстая женщина, усатая и с лицом, сплошь разрисованным синими узорами. Она пила чай.
Эмма с удовольствием рассмотрела бы этого дромадера получше, однако слуга (кстати, звали его Хашим) пал ниц перед троном и суетливо сделал знак Эмме, что и она должна повалиться ничком на землю.