Несмотря на незаметность границы между истиной и ложью, глупостью и разумностью, постепенно, считает Кант, «понятия все более очищаются, малая часть из них остается, а остальное отметается, как мусор». Далее, опять же с некоторой долей насмешки и иронии, он и приглашает всех тех, кому эти рассказы о духах кажутся важными, тем более, если у них к тому же «нет дела получше, и есть много денег», отважиться вместе с ним в путешествие с тем, чтобы проверить все эти измышления. При этом он еще и уверен, что его будущие единомышленники не откажут ему в высшей степени признательности за то, что он избавит их от возможности появления на горизонте другого Филострата, который превратит Сведенборга (ввиду невозможности опроса очевидцев через какое-то количество лет) в нового Аполлония Тианского — легендарно известного античного мага и прорицателя.
Кант наконец-то подходит здесь к своей цели, а именно — к сочинениям его героя, которому, как он полагает, принадлежит немалая заслуга в том, что создавая большие сочинения, он не пожалел никаких затрат ума. Его великий труд немецкий философ считает свободным от малейшего следа разума, хотя в то же самое время в нем все удивительно сочетается с тем, до чего мог бы додуматься и самый утонченный разум. Эту утонченность Кант усматривает главным образом в необычайно причудливой игре воображения, которую он иронически сравнивает с игрой самой природы: когда в очертаниях пятнистого мрамора некоторые любители усматривают Святое семейство, в сталактитовых образованиях — монахов, а на замерзшем оконном стекле обнаруживают звериное число (666) и тройную корону. Все такие вещи, по Канту, видит только тот, чья голова заранее ими набита.
Далее кантовскому анализу подвергается содержание сочинения Сведенборга, состоящее из восьми томов, наполненных, по выражению Канта, «всякой чепухой», и которую тот под названием «Небесные Тайны» предложил миру как новое откровение. При этом Канта очень мало волнуют те видения шведского мистика, которые он использует для раскрытия тайного смысла первых двух книг Моисея или для такого же толкования Священного Писания. Он считает нужным остановиться только на тех фрагментах его сочинения, которые непосредственно касаются того, что Сведенборг видел собственными глазами и слышал собственными ушами. Материал такого рода располагался по преимуществу в приложениях к отдельным главам сочинения шведского мистика. В этих-то приложениях и воспроизводится то, что Кант посчитал основой всех грез Сведенборга, более того, в них он увидел благодатный материал, который очень близко связан со всем тем, что относится к метафизике сверхчувственного. Интересно то, что Кант не склонен относить рассказы шведского мистика к тому, что можно было бы назвать умышленным обманом. Для него это, скорее, результат какого-то «фантастического созерцания», спекулятивные бредовые фантазии извращенного ума. Поэтому он и считает важным для себя сделать из них некоторые извлечения: толково изложенный обман чувств кажется ему гораздо более интересным явлением, чем какие-то заблуждения ума безмозглых резонеров, причины которых не только достаточно известны, но и сравнительно легко могут быть устранены за счет обуздания пустого любопытства. В силу же того, что именно на чувствах, по Канту, основывается всякое суждение, то перед их ошибками законы логики бессильны.