Девушке хотелось просто взять и послать его, но потом Бена перемкнуло, и он стал каким-то всё время потерянным и слишком смиренным. Будто вдруг решил, что никому тут не нужен, что до Рей достучаться бесполезно, и приходил какой-то поникший. Больше не ругался, не цеплялся, не приставал. В те дни к нему вернулись его молчаливость и замкнутость. Дважды улетал в Нью-Йорк по работе. Он не пытался вызвать жалость, но было видно, что к нему вернулась его привычная ненависть к себе. В те две недели он часто часами сидел с Тео, давая Рей возможность отдыхать. Она пыталась его разговорить, но Бен всё больше уходил в себя. Возился с сыном, и девушка понимала, что с младенцем ему куда комфортней, чем с ней. Хоть Тео ставил его в тупик, но их сын был в том возрасте, когда не различал, насколько правильная и чёткая речь у Бена.
А потом они, наконец, начали разговаривать. Просто в один прекрасный день, когда Тео уснул, а на улице лил дождь, не позволявший Бену встать и уйти, Рей подошла и присела рядом. Мужчина, как обычно, крутил в руках мячик с иголками, который ему, вроде как, ещё в Вашингтоне дали. В тот день девушка мягко коснулась его руки и заговорила о чем-то не шибко важном. И неожиданно они проговорили весь вечер. Через день их разговор коснулся более личных тем. Они все ещё не затрагивали переживаний и обид прошлого года, но Рей делилась своими нехитрыми историями, а Бен – своими. Они словно начали познавать друг друга, восстанавливали тот этап, который пропустили в момент слишком бурного развития отношений.
Бен узнал то, что и так знал. Все её страхи. Все детские обиды. Все смешные мечты, которые не высмеивал.
Рей узнала, что мужчина не общается с матерью с момента, как вернулся из плена, и лишь порой отвечал на её письма или встречался на официальных мероприятиях. Он так и не простил, она так и не раскаялась. Узнала, что Люк помогал становлению Кайло Рена, когда Бен, пройдя обучение на базе ЦРУ, решил примерить на себя амплуа кибертеррориста. Дядя не был в восторге от опасного занятия Бена, однако ощущал вину за то, что не смог в своё время уговорить Лею не отправлять сына на войну, потому нехотя помогал. Узнала, что первым рыцарем Рен – Ушаром – был один из джедаев Люка.
В тот день, набравшись смелости, спросила у мужчины, что произошло с Люком, и был ли скандал вокруг бывшего учителя, стоивший ему репутации, но хотя бы не свободы, следствием действий Бена. Тот долго молчал, закурив сигарету. А затем, странно посмотрев на Рей, сказал, что хоть она и научила его любить, он не смог научиться прощать.
- Прощать тех, кто ударил в спину, я бы мог попробовать. Но тех, кто бьет в спину тебя… Хммм, надеюсь, Люк – это хороший пример того, насколько «удачной» может быть идея добраться до меня через людей, которых я люблю. Жизнь вынуждает к жестокости, Рей.
И тогда Рей поняла, что мужчина говорит не о Люке. Он говорит о себе. Он бил в её спину. Алкоголизмом. Злостью. Яростью. В тот вечер, когда мужчина без надежды курил на закате, в парке Родена смеялись туристы. Рей забралась к нему на колени и крепко обняла за шею. Она не стала ничего говорить, однако Бен и без того хорошо понимал молчание. Докурив, он уткнулся лбом в её плечо, и они так просидели, в обоюдной тишине, пока не стало холодно. Они словно застыли друг в друге. Не ощущали ни то, как мышцы затекают, ни как два дыхания сплетаются, не замечая, как загорелся на пару минут огонь на Эйфелевой башне. Всё самое красивое было у них здесь, между ними. Их любовь. То был какой-то надломленный молчаливый миг прощения. Будто уходила злость. Будто они отпускали прошлое.
- Я очень сильно люблю тебя, Рей. Я с ума схожу от осознания, что причинил тебе столько вреда. Я спать не могу, когда ухожу отсюда. Я всё думаю, что приду на следующий день, а ты больше не примешь меня. Я не могу быть терпелив, когда ты ускользаешь. Не могу принять, что ты все время говорила, что моя, а теперь обросла броней. Умом понимаю всё, но… - он тихо и горько рассмеялся, - даже вся выдержка не спасает. Вроде, все факты против меня. Вроде, ты со всех сторон права. Я все время живу с этими мыслями. Вспоминаю каждый момент и думаю – как ты так долго держалась. Почему не попробовала забыть меня, как только получила свободу от чудовища. Почему решила родить? Я же был так плох. Я прогонял тебя. Я пил. Я использовал тебя ради хорошего секса, потому что… потому что не мог удержаться – кто-то хочет меня за меня самого. Ты была так чиста в своих желаниях, так красива и искренна, а я просто прогонял тебя. Ты заказывала мне ужин на День Благодарения, и, когда планировала меню, я, наверное, кого-то убивал, а потом ел, будто всё было в порядке, пиная пустые бутылки под столом, когда ты так доверчиво улыбалась. Я ни разу не сказал… как мне было с тобой хорошо. Как ты возносила меня. Как же я отдыхал душой, когда видел тебя. Даже через скайп. И каждый тот сеанс по скайпу мог стать для меня шансом остановиться, а я не останавливался. Губил себя. И твое доверие. А сейчас сержусь, что ты не хочешь любить меня со всей широтой души, хотя ты и пытаешься восстановить все. Рей, я не знаю, что со мной. Не знаю, как ты всё это терпишь, ведь даже я сам от себя жутко устал.
Он говорил. Медленно. Это была его персональная Пепельная Среда. Он сгорал, обращался в прах* своей правдой и болью, и только от неё зависело, прах останется прахом, или из него Бен Соло возродится, как Феникс. Впервые он говорил так просто и откровенно. А его уставшая голова продолжала упираться ей в плечо.
- Иногда я жду… жду с какой-то извращенной, садисткой надеждой, что увижу тень злорадства в твоих глазах, когда догорает день, и мне нужно уходить из этого красивого дома в свой безликий отельный номер. Хочу видеть, что тебе это мое страдание доставляет удовольствие. Даёт отмщение. За те ночи, когда я брал тебя, а потом прогонял, указывая на дверь, даже не целуя. И ни разу я этого не увидел. Не увидел, что ты рада. Что с тобой не так, Рей? Почему ты такая? Где твоя ненависть или хотя бы презрение? Где оно все? И если ты такая добрая, тогда почему у тебя недостаточно милосердия сразу простить?
- Бен. Ты не прав, – она погладила его по волосам. Поцеловала в макушку. – Дело не в прощении. Мне нечего прощать, тут, скорее, я должна извиняться – ты всегда максимально честно говорил, что не хочешь отношений. Что оно тебе чуждо всё. Что не разбираешься в любви. Странно тогда обижаться на тебя за то, что ты не всегда подгонял свое поведение под общепринятые стандарты идеального мужчины. Я такого и не искала. Я искала тебя. Дело в доверии, которое расшатали твои… привычки, и в том, куда они тебя загонят в следующий раз, если я, допустим, скажу тебе, что с чем-то не согласна. Завтра я решу, что хочу… не знаю, допустим, бросить всё и быть хакером, а ты будешь против, и что дальше? Ты всегда выражаешь свой протест слишком бурно. Ты пьешь. Язвишь. У тебя слишком много бескомпромиссности. Я понимаю, откуда. Понимаю, что там, где ты был всю жизнь, по-другому нельзя было, но семья – это не война. Мы не воюем. Ты не воюешь, понимаешь? Мы больше не играем в шахматы, Бен Соло. Тео – наш шах и мат, понимаешь? Всё. Партия окончена. Мы выиграли. Выиграли. Оба. Теперь нужно удержаться, а чтобы удержаться, нужно быть… терпимей, гибче, проще. Я люблю тебя, но не могу видеть, как ты сердишься, когда у тебя не выходит правильно покормить Тео. Он же не виноват, правда? Но я вижу, как ты закипаешь в эти минуты. Я не хочу оскорбить тебя, сказав глупость, что ты опасен, это не так. Но ты… тебе нужно стараться, чтобы жить в семье. Если хочешь, если так будет быстрее – тебе не нужно уходить в свой безликий номер, будто мы разведённая пара, которая пытается делить опеку над сыном. Ты впустил меня в свой дом, и ты без вопросов можешь жить здесь, эта квартира достаточно просторна для троих. Но ты должен научиться, Бен. Это не условие. Я не судья, чтобы читать приговор. Это шаги к нормальности.