Повиновение Причине: Сентябрь I, 870 от Р. Х.
Злая забота меж тем язвит царицу, и мучит
Рана, и тайный огонь, разливаясь по жилам, снедает.
Мужество мужа она вспоминает и древнюю славу
Рода его; лицо и слова ей врéзались в сердце,
И благодатный покой от нее прогоняет забота…
Вергилий, «Энеида», книга IV
Изобильные, невозделанные равнины земли англов гнулись и жухли под ветрами рано наставшей осени. Не на одну, не на две версты чрез них протянулось единым конвоем трехсотенное войско по исстари проторенной тропе. Возднятые кверху, над главами шествующих, развеваясь, десятками перемежались две хоругви: одна с орнаментом золотого дракона, что сродни змею вился узлом, на зелёном полотне, другая — одним лишь черным латинским крестом, на белом.
В тылу долгую колонну замыкало полсотни безоружных жен и стариков, с ними разом брел еще немало кто: горнисты, нагие пленные, рыбари из Люнденвика, что оставили Темзу перед заморозками. Младые девы, достаточно потерявшие, чтобы идти со всеми остальными, поганили себе осанки грузными корзинами, натирали непорочные рамена́ и груди бечевами. Их бывалые предшественницы — супружницы вояк с мозолистыми дланями и обветренными ликами — пособляли им, чем могли. Старцы непрестанно стенали от натертых пят и поили себя из сыромятных фляг; пленникам было нечего пить вовсе.
“Поперёд колонны мост!” — с грубым средиземным выговором пробасил Агафинос для направлявшихся за ним пилигримов и клириков. Как и все они, он был бос и облачён в мантию на голое тело. Безвласая седобородая голова смуглого грека так и просилась стать запечатленной в мраморе.
“Мы покидаем Энглаландию! ¹” — так же предупредила женщин за собой тёмно-рыжая Брунгильда.
Ратный поход переправлялся по ту сторону безбрежной, в окоем упиравшейся бескрайней реки по имени Сéверн. Фризские наездники и аквитанские застрельщики поторапливали своих лошадей, избивая копытами обветшалый булыжник моста и обгоняя претыкающихся, изнуренных пехотинцев.
— Чужане с Большой земли… верха́ми на своих скотинах, — жаловался один пеший сакс пешему англу, — а мы шагаем без продыху вторые сутки.
— Конница Фридесвиды Милосердной это, — просветил отвечающий. — За два только года они изловили всех душегубцев да лиходеев на юге Мерсии и в Уэссексе. Толки ходят, прозвание она себе такое получила, жертвуя всё серебро монастырям и вдовам да не раз бескорыстно выручая простой люд. Чужаки эти въяве не без проку покинули за́ морем отчизну, дабы к ней примкнуть.
— Их стяг тот, что с крыжом, поди?
— Выходит так.
Ве́ршников бок-о-бок вели за собой Регинхард и Бодо: первый — фризов, второй — аквитанов. Мужчины были немногословны. Поодаль от них, урвавшись от конвоя, на холм, что преграждал путь, верхом неспеша взбирались две человеческие фигуры. Покуда отчаявшийся Регинхард ехал свесивши нос и почти не глядя вперед, Бодо не сводил очей с далекого, интересовавшего его затылка, заблуждавши в думах.
Визигот всё терзался сомнениями в том, насколько справедливо не так много лун назад обошелся со своим возглавителем — а что куда важней, сердечным другом. Оттого что всё чаще Фридесвида разделяла общество королевского брата и других элдорменов, возможность обсудить с ней произошедшее ему доставалась всё реже и реже; с момента, как начался текущий поход — на выдержку — им не удалось обменяться и словом, отчего ее белёсая глава и казалась ему сейчас такой недосягаемой, точно сделалась частью иного мира. Того, ход в который был дозволен лишь единичным избранным.
Мерным шагом два ездовых пони поднимали в гору на своих спинах самого могущественного человека во всём Уэссексе и безродную девушку, плечом к плечу с ним. Казалось бы, двоих разграничила сословная, материальная и исторически, впрочем, сложившаяся пропасть, но вот — они как ни в чём не бывало прохаживались в одном направлении, сплотив позади себя свои воинства, якобы на равных.
Э́телинг Альфред — младший сын короля Этельвульфа и кровный брат бретвальды Этельреда — был снаряжен как всегда достойно: хауберк его был сплетен плотной кольчугой и расписан, через ра́мя — картинно переброшена лисья шкура, а на коротко стриженной голове сидел англосаксонский шелом с отторгнутым позолоченным наносником; утяжеленный щит, что был обтянут зелёной кожей с начертаньем змия, окованный бронзой, окаймленный сталью и, судя по виду, ни разу еще не отведавший супостатской зброи, глядел с его спины зеницей умбона взад.
На той, однако, которую от Ирландского до Северного морей нарекали Милосердной, не было ничего, кроме подранного гамбезона серебряных тонов и тонкой туники под ним, перевязанных у пояса; свой щит — сшитое белоснежное колесо из потрескавшихся, давших просветы досок с крестом посерёд — она везла точно так же, продев плечи в шлеи, чрез которые наискось просунуто было еще погнутое копье. Заместо шлема ее макушку украшал венец из заплетенной ободом косы, в то время как отпущенные волосы вольно колыхались на горном ветру.