В кои-то веки она развернулась и бесстрастно прошлась по уступу вдоль стола, в обыденных для себя тонах рек и лесов. Его кареглазый взор уткнулся в ноги, от смятения. Лишь теперь он сознавал, что до этой поры и не заглядывал так далеко в грядущее.
— Мне хорошо помнятся твои откровенья со второй нашей встречи, в марке данов. Откровенья ничтожного и повинного пред своим богом человека, что жил взамен тому чтоб почить, поколь иные почили взамен тому чтобы жить. Не ты разве молвил такого? Что готов был умереть, а уцелел поневоле? Что живешь отныне единственно за-ради искупленья? Внемли́ ж моим следующим словам. Ты уже умер, Бодо из Кантабрии, умер, как лишь «Воден Рик» коснулся подводного дна, и, не усомнюсь, последние минуты на его палубе ты прощался со своими детьми и их матерью; в норманнском плену же всего-навсего родился сызнова, с новой целью и призваньем. Служение мне и есть это призванье. Я и есть твое искупление.
Вид дозрелого мужчины обретал виноватость уже против его воли. К ужасу и оторопи для себя он открыл глаза на то, что и вспомнить, право, не мог, когда последний раз подумывал о прежней возлюбленной. Что имена и лица собственных сыновей уже издавна путались в его сознании, точно являлись подошедшим к концу, как прожитым, так и позабытым сном.
— Царица Дидона приютила и возлюбила Энея, принесенного морем героя, — мягкие, не успевшие еще намозолиться пальцы ее с шелестом пробовали страницы пергамента, — и он оставался с ней, клявшися в верности. Одначе потом вспомянул завещания сил, что были выше над ним, и предал ее, и семя его засим заложило Рим. Предашь и ты меня, вспомянув завещания своего монарха? «Ясно очертать свою цель»… неужто так ты выразился тогда? Что, если я скажу тебе… — в выражении Фридесвиды зримо промелькнула секунда мимолетного, сразу побежденного сомнения, — что посягаю сплотить воедино всю Энглаландию? Моего притязания к ти́тлу «бретвальды» ты осмелишься поддержать меньше, чем пра́ва Альдефонсо на трон Астурии?
Угли очагов меркли, а тени предметов, грозно брошенные поверх стен, едва осязаемо подрагивали. Бодо думал. Каждой частичкой разума он подталкивал себя к принятию решения, о котором в будущем не пожалеет и за которое сможет быть горд, окаменей оно в истории Темных веков на суд всем потомкам. Так оробело, словно в любой момент готово было одуматься, его колено преклонялось к застеленной соломою земле.
— Я не в силах судить о законных основаниях вашей претензии на власть. Как бы то ни было, я склонен считать, что, в противовес всем иным королям Британнии, вы обладаете чем-то, чего нет и нипочем не появится ни у кого из них. Высоконравственным потенциалом, необходимым для объединения этой столетиями размежеванной суши, что положило бы конец ее бессчетным войнам, в которых крещеный поднимает клинок на крещеного, а брат на брата, и что позорят нас всех в глазах Богов, старых и Нового равновелико, — промолвить следующего за этим ему не далось без перерыва на судорожный глоток, выражавший появившуюся у него надежду на долгожданное прощение старым другом и освободителем. — Странствуя с вами по морям Атлантики, я пришел к заключению, что моей лояльности вы заслуживаете не меньше, чем все, кому я был таков прежде, ибо разделяете с ними единомыслие и ревность искоренить из этого мира одно и то же зло. Я не отрекаюсь от преданности Альдефонсо, сыну Ордонио, и продолжу претворять в действительность идеалы его и его отцов. Едино лишь продолжу делать это я уже в вашей стене щитов, и больше ничьей другой, леди.
Очами он упирался в ее неприхотливую обувь, но позабавленный смешок сверху оказался недостаточно тих, чтобы не быть уловим его слухом. Всё так же высокомерно, вот только уже примирительно и будто бы шутя, безмолвная весталка поднесла к нему поникшую кисть.
Не утрачивая возможности, Бодо бережливо и рачительно принял протянутую руку в свои и, опустив веки, припечатал чуть разомкнутые, обветренные прохладой осени губы к тыльной стороне длани, что казалась ему на вид высеченной из мрамора античным гением, но на ощупь была обжигающе горяча, в родство полудню в летнее солнцестоянье.
Заметка Регинхарда: Апрель, 869 от Р. Х.
Адда,
Эти слова я диктую днеси тавернщице в торговых доках Люнденвика, пообещавшей найти надёжного путника морем до Фризии и вверить ему доставку этого письма. С ним же до тебя дойдёт ещё одно пожертвование от меня приюту, который ты держишь в Дорестаде. Знать не могу, но глубоко надеюсь, что всем его воспитанникам пережить эту зиму далось.