— Ах, Бодо… Не обессудь, я солгала тебе в сентябре, когда сказала, что «знаю и помню» земли Валлиса.
Видно, своей неожиданностью это откровение сразило вершника наповал, раз тот, хотя сохранил молчание, чуть не выпустил поводьев из рук.
— О моей матери, с другой стороны, заявить так будет правдивей. Она была простой и честной женщиной с отнюдь не простым и бесчестным вирдом, что, признаться, на нашем веку не так ново. Как и многих серфов, коим всего-то не повезло расти в прирусловых трефах у берегов Северна, огонь войны рано лишил ее крова, а англосакские мародеры свободы. Сотенными обозами они гнали подъярёмные населения на восток, строить корабли для набиравших силу англосаксонских флотилий. Такова стала б участь и ей, не пожалей совершавший богомолье священник ее почему-то вяще всех остальных бриттских дев, достаточно, чтобы на всё имевшееся серебро выкупить из неволи на са́мом подходе к верфям. Конечно, он не мог сделать многого, но выбрал освободить хотя бы одну-то рабу, заместо того чтоб без различия стоять в стороне, подобно прочим. Так он спас ее, а после убедил своего аббата дозволить ей укрыться в его монастыре насовсем. Она не желала остаться в долгу и однажды сполна вознесла ему за это всё. Как следствие… — скользнула в ее тоне крупица жалости к самой себе, — на свете появилась я.
Бодо не находил слов. Это не первое открытие, которому далось обернуть его виденье Фридесвиды вверх дном, но верилось в него точно слабее, чем в прочие. В то, что настолько чистоплотная душой, как она, могла родиться от греха, кой крылся во внебрачном совращении.
— Обо мне да моём появлении на свет, стоит думать, он так и не прознал и, что я в са́мом деле хорошо помню, это как при всякой службе любовалась им скрозь щель в стене монастырского барака. Священник был этот глубоко почитаем среди верующих, братьев и сестер общины, за праведность, потому даже наследовал покровительство над нею от почившего аббата. Всё отрочество свое я провела рядом с отцом, что о моём соприсутствии и не догадывался, но послужил мне примером даже не взирая на это.
— Но отчего же ты поначалу соврала мне об этом?
— Думаю, мне самой попросту хотелось верить, что я столь же близка к своим первородным, языческим корням, что и мать. Как выяснилось, это далеко от истины. Теперь же я не могу что отпереться от них, что до конца признать таковых в себе. Досадное двоемыслие, изволь согласиться… — делившая со всадником седло и судьбу неприметно подтиснулась к нему еще плотней, — и далеко не единственное, отнимающее у меня покоя, друг.
— Поведай же об остальном. Когда, ежель не в сий час?
— Прав ты в этом. На выдержку, столько времени истратила я гоняясь рабою чужих ко́зней, вовлекаясь в искренне чуждую мне вражду то за одну, то за другую сторону, что порой уже будто забываю тревожиться материнской пропажею. Незаметно державные происки теснят эту заботу прочь из моего взора, как и многие другие. Страшась признавать в себе бессердечность, я спрашиваю себя, тревожит ли это уже меня вовсе? Может, втайне мне хочется забыть о ней, помянуть всё же ушедшей ту болящую старуху, что и лица своей дочери не вспомнит без труда? И предаться высшим, как ты сказал, смыслам, «своему истинному предназначению»… Сто́ит ли жизнь одного, пусть родного, человека заветного мне мира во всей Энглаландии, дай Боже, во всей Британии! Как ответишь ты на этот вопрос, будучи недолго знаком с нею сам?
— Не мне судить твоего поступка за бесчеловечность, ибо я смел рассуждать так же, ступая на палубу «Воден Рика», бессовестно вручая ей, твоей матери, письмо Альдефонсо… Я не в силах пока дать тебе ответа, никто не в силах, ведь цель, ради которой я пошел на эти жертвы, еще не оправдала своих средств. Если этого так и не случиться, ты будешь знать, кого проклинать до конца дней.
— Себя при таком исходе, учти, я буду проклинать не меньше. Однако я благодарна тебе если не за слова, то хотя бы за то, как близки тебе оказались мои переживанья. Я зря из вредности убеждала себя крепостными буднями в ином, в конце концов… мы вместе с тобою в этой тернистой «энеиде». Мы начали ее вместе и тем же чином повинны завершить.
— Слабо верится мне, правда, что поэма эта твоя кончится добром.
— Недаром трагедию трагедией зовут. Не так много строф, к слову сказать, осталось мне до ее конца, детище Вергилия я дочту прежде, чем мы покинем Дин-Биха.
— Изложенья, дукс, ждать буду с нетерпением, — он звякнул браздами сбруи, вновь поднимая скакуна в рысь, уже средь невозделанных, изобильных равнин земли англов.
— Брось ты это наедине, сколько можно уж… — шутливо негодовала она, приобнимая наездника крепче.