Показавшись сзади из проема, занавешенного льном, возле ненавязчиво стал, трезв и ря́жен, ее первейший приспешник. Полуотчаянное выражение Фридесвиды вызывало у Бодо ощущение, словно она средоточенно выискивала кого-то особенного, знакомого в беспорядочной, казалось бы, чревобесной и разгульной оргии, развернувшейся перед ними.
“Почему же ты не с остальными?..” — она догадывалась о нескольких ответах этому вопросу и спрашивала, задумчивая, не с умыслом дознаться, а попросту дабы его словами и из его же уст один из них услыхать. Он, однако, пожелал остаться безмолвен, будь это от смятения или простейше от незнания. Заговорили вдругорядь они не сразу:
— Несчастные эти преданны мне, как пророчице. Но в том горе, что я не сулю им никакого Исхода… Они там готовы всегда сложить головы, там пролить кровь, где я им велю, да вот справедливо ли это? Задумано ли так Богом?.. Чтоб воля одного его раба в узде держала жития десятков и сотен иных рабов его? В кострищах этих, в смехе да вздохе людей этих пламенеют словно светочи их заветнейших, потаенных грез, не видишь ты? И строятся эти грезы покорными каменьями лишь в то, что станется только моей мечтою, мечтой о мирной Британии, единой Энглаландии и сохранных морях-реках. Моим виденьем этого миру, на костях невоплощенных и мириадами преданных желаний тех, кто распростился во имя этого со всем, что имел.
— Я провел без малого с полугодье в ряду твоих солдат и должен уверить тебя, они разделяют с тобою это самое виденье, что бы ты ни думала, — поспорил уроженец Пиреней, а, повременив, добавил робче: — Я разделяю его с тобой, Фридесвида.
— Да, я помню, — погладила она себя по тыльной стороне десницы, где чуяла, что доднесь блек его сентябрьский поцелуй. — Ты дознавался прежде, готова ли я отдать за что бы то ни было своей души со слезами. Поразмысли теперь так об этом… Ежели принадлежат их судьбы, вирды их, мне и только мне, то слёзы их, считай, мои слёзы, нет? Тогда и плоть их, считай, моя плоть, кровь их, считай… моя кровь. Эта идея ужасает меня, ступает наперекор всем известным мне ученьям, и я не ведаю, на что буду способна, когда настанет мой черед привносить свою жертву. Пойми, я боюсь и порицаю самой себя. Такой силы нипочем не должно было очутиться в моих руках, в руках принесшей обета нищенства и нестяжания.
— Фридесвида…
— Нет, забудь. Не имеет это в сий час значенья… Эта ночь последняя, что мы проведем на суше, ты должен понимать, поэтому не смей опять ослушаться меня, Бодо. Правда следует тебе тоже похмелиться, как все, и взять напоследок женщину…
И сразу за этими ж словами следом он твердо разместил свою ладонь на ее ра́мени, заехав пальцами меж складок гамбезона. Всем станом та продрогла попервоначалу от нежданности — засим утиши́лась и притворила глаза. Сильная эта, хваткая рука его обдавала отчего-то всё тело ощущением некоей надежности, мигом вовлекла ее в то, что справедливо было назвать глубоко безмятежным состоянием.
Созерцательно накренив главы набок, она сама не приметила, как приластилась своей бархатистой ланитою к его грубой длани. Сребровласая всё льнула и ласкалась об него щекой, пока не подъя́ла, без охоты отстраняясь, остренького подбородка назад к нему и не наткнулась всё же наконец судьбоносно своим взглядом на его.
Любые слова утратили для суженых по воле небес и надобность, и цену и стали излишни.
Заметка Фридесвиды: Февраль, 870 от Р. Х.
Мама,
Прощаясь с Кукхемским аббатством, что в южной Мерсии, по тот берег Темзы от монастыря, в котором навещала ты меня прежде, люди мои сходили чередом с крутого холма — точно пьедестала, вершившегося этим чистым и безгрешным местом, оазисом духа в пустоши, правящейся законом клинка и копия́.
Аббатсво задалось для нас хлебосольным зимовьем, и ему было за это вознесено, но, как известили паломники, в порту купеческого града Люнденвика по моему поручению достроилось в последних лунах генваря боевое судно, и по скончаньи двух долгих седмиц — и двух еще более долгих морозных месяцев — ожидания настала нам пора трогаться в путь, до времени покидая си́рых дев и стариков на попечение аббата.
Одной лишь норманнской ло́дьею мне было не под силу забрать из этого королевства всех своих ополченцев, дабы отправиться с ними на твое затягивающееся спасение, и потому мне пришлось сыскать мастера для сооружения второй — уже из здешних, самой собою, одного маститого корабельщика-англа.