Заметка Бодо: Август, 870 от Р. Х.
Альдефонсо,
В тот вечер, помню, я долго не покидал походного шатра, лёжа на спине в одиночестве и упираясь взглядом в его полог — сыромятную кожу не то дикого борова, не то здешнего, островско́го вола. Уже не первый день наведывалась в мою голову та беседа, что случилась между мной и Фридесвидою июньской ночью, тоже, припоминая кстати, на одном из полевых привалов.
Она всё вороча́лась и вороча́лась туда без конца, подобно незримой, но ничуть не менее назойливой от того мухе. Казалось бы, забот в ту пору и без того было немерено: отпрыски Рагнара Судьбознамённого, как тебе, наверное, известно, вторглись в мерсийский Сноттингем, добрая часть компаньонов по приплытии разошлась с нами иными дорогами, Свен Бычья Шея, наконец, предал Великую Летнюю Армию и снова от нас улизнул… Но всё одно — ума не приложу почему — сверх всего покоя не давала мне именно та несчастная беседа.
“Мы странствуем вместе уже долгое время, Фридесвида, — начинал, кажется, я, обеспокоенный и взволнованный уделом твоего письма потентату Уэссекса, — и наша дружба, по крайней мере, на мой взгляд, становится только искренней. Признаться честно, настолько отчаянно, мне кажется, другому воину я сроду еще не доверялся… На самом деле, меня даже дивит то, как хорошо, вопреки всему, мы друг к другу относимся. Доля моя была нелёгкой с тех пор, как я оставил Родину за-ради берегов Севера, и доверять чужим людям мне было непросто. Тебе, однако, завоевать моё доверие далось с такой лёгкостью, что это едва ли не пугает меня”.
“Плохого нет ничего в том, чтобы доверять тем, кто так же сильно доверяет тебе, Бодо”, — ответила она, помнится, с простодушной улыбкой.
Я поблагодарил ей тогда, и на время мне действительно стало спокойнее от этих слов. Но, размышляя об этом впредь, я ничего с собой не мог поделать: всяческие догадки донимали меня одна за другой. По моей вине жизнь этой юной девушки, воспитанницы монастыря в Семицарствии с именем Энглаландия, изменилась навсегда, судьбина разлучила её с недужной матерью посреди смертоносных, обузданных северянами вод. И тем не менее, весною того года Фридесвида Милосердная со своим ополчением вызволила меня из двухгодового датского плена, благородно простила мне мой поступок и дозволила место в стене своих щитов. Скажи, прасын це́саря Ранимиро и верный мой друг, великодушия такого совершают ли задаром?
Скромные шатровые покои свои, с которыми уже скоро простился, делил я вместе с конными застрельщиками из Аквитании, истыми и верноподданными нашему дуксу христианами. Походный лагерь был на ночь разбит нашим войском на крутом холме посреди широкого поля, периметр его весь, опричь единственного входа и выхода, был огорожен точёным частоколом. Солнце в тот час заходило вслед фуражирам и разведчикам, что возвращались из ближайшего леса.
Всякому это временное укрепление своей бурностью без преувеличенья бы напомнило Собрание (иль «Тинг», ежели по-их) нурма́нов, а то и астурийскую торговую факторию. Римляне почти не строили таких в Британнии, а древние поселения их, что ещё не сравнялись здесь с землёю аль не заселились англосаксами, можно было счесть по пальцам; если верить (а я более, чем верил) словам Фридесвиды, однажды она в одном из таких уже побывала…
Но не буду, пожалуй, отступать от темы. Прогуливаясь по приплюснутой холмовой вершине, я пробирался меж намётов, малых и больших, ноздрями втягивал дым разобщенных костров, на которых кипятились похлёбки, а ушами внимал оживленному разноязычному гаму дружной рати. Чем ближе я подбирался к середине лагеря, тем труднее становилось разминуться с идущими навстречу солдатами, несущими к своим кострищам копны хворосту. От дневной дороги я устал и пробился на голод не меньше, чем все они, но тогда мне было совсем не до отдыха.
Добравшись наконец до кочевого лазарета, я убрал в сторону одну из его занавесей. Фридесвида, как я и догадывался, находилась здесь: с глиняной кружки она поила раненого англа, лежащего у входа. Другим увечным был неподалёку занят Агафинос. Брунгильда, суетясь стоя, чем могла помогала обоим лекарям.
Когда молодой боец допил, прирождённая врачевательница погладила его по кудреватой голове и заботливо поцеловала в чело. Её досягавшие рамён волнистые волосы отливали серебристо-сивым как всегда ясно.
— Мне… даже уязвить никого не удалось, — с уничиженьем просипел тот.
— Ты вёл себя храбро, — поспорила она, не выпуская его голову из рук.