— Дукс, — мне чуждо было отвлекать ей в сий час, но я был уверен в неотложности дела, с которым явился.
Поднявшись, она весьма удивлённо, но ещё приветливо повернулась ко мне.
— Встреть меня у лошадиной привязи, коль покончишь с врачеваньем, — расстался с чинопочитанием я. — Мне нужно с тобой поговорить.
В озабоченном недоумении Фридесвида молча кивнула и возвратилась к лазаретным хлопотам.
Уже смеркалось, когда Милосердная в одиночку присоединилась ко мне у конного табуна, что пасся на огороженном склоне. После ухода за ранеными её глаза всегда становились чуточку тоскливее: каждый раз ведь она отнимала от своей души крупицу, усыпая подопечных платонической опекой. Разбитый лагерь продолжал шумно жить своей жизнью в стороне, без нас двоих.
— Бодо? — остановилась поблизости она, йотой лишь ниже меня, но многим в своём благодушном и ещё юном лице, несомненно, милее; очами, на выдержку, что голубее небесной тверди, да хоть коротеньким носом c особым, какого редко видать, вогнутым переносьем.
— Я не знаю, как будет лучше этого сказать, но это должно быть сказано.
— О чём же ты?
— Позволь докончить. Уже давно я замечаю, как тяготит тебя к моей компании, что улыбаешься ты мне теплей, чем остальным поборникам, и не медлишь раскрываться до душевных глубин. Всё это, может, и не так удивительно, если вспомнить о нашей общей и долгой истории. Но что-то подсказывает мне, что дело кроется не только в этом. Что у тебя начинают возникать ко мне особенные чувства, Фридесвида.
С минуту мой дукс ещё растерянно и нерешительно мялась, беззвучно открывая рот, но в один момент окончательно смирилась и, опустивши взгляд мне в ноги, промолвила:
— Что ж, возражать, должно́, уже бесполезно… Это всё правда так. Я поистине восхищаюсь тобою, твоими мужеством и отвагой, твоей приверженностью добронравного идеала. Такого восхищения я не испытывала ещё ни к кому в своей жизни, кроме Бога, что прежде занимал собой всё место в моём сердце, — она оторвала от земли розовощёкий лик. — Во многих своих несчастьях и мирских несправедливостях я готова Его укорить, но навсегда останусь благодарна Ему за то, что он сплёл наши ви́рды воедино и дал мне шанс знать тебя ближе, Бодо.
Тяжесть, с которою я в тот миг вздохнул, порядочно ей насторожила.
— Боюсь, я должен предупредить тебя. На родине, в Кантабрии, у меня есть женщина. С нею, — я было помедлил того упоминать, — восьмеро детей. Мне жаль сообщать тебе этого, но я, как человек семьи, намерен сохранить свои обязательства перед нею. Ты должна разуметь, что между нами двумя никогда ничего не случиться.
Я видел, как стыдливая краса холодела и отмокала от её щёк. Сведённые поначалу судорогой шока, черты делались всё сдержанней и полнее флегмы. Совсем скоро привычное самообладание воротилось в её выражение, кажущееся теперь равнодушным.
— Можешь не беспокоиться. От сих пор наши взаимоотношенья ограничатся лишь теми, что существуют меж военачальником и ему подначальным.
Развернувшись, она настолько же спокойно побрела в сторону лагеря. Я догадывался, что дукс сдерживала слёзы, пока говорила мне последнее, но не мог быть уверен.
В сий час я гадаю, мой честнейший цесарь: как, окажись в моём положении, поступил бы ты? Верность честны́м принципам я счёл важней целости хрупкого, молодого сердца, но скоро перестал верить, что поступил право.
Скажи, винишь ты меня и порицаешь ли, читая это?
Как бы то ни было, каждый день с той поры я уже делаю того достаточно сам.
Твой верный и покорный слуга,
Бодо Вимараниз из Малакории
Повиновение Причине: Сентябрь II, 870 от Р. Х.
Покамест естество цветет изобилием красок, человек пополняет себя припасом и готовится к зиме.
Самого дальнего побережья Альбиона в западном направлении, где бризы Ирландского моря гордым оплотом встречал захваченный днем ранее Дин-Бих, рассветные лучи достигали последним. Удаляясь от молодецкого гама гарнизона, что ни свет ни заря умывался в дворовы́х колодцах, с двумя деревянными ведрами, которые прошлым хозяевам не лишним бы было подколотить, Бодо направлялся к стойлам.
Его южное, но уже закаленное хладом Атлантики тело прикрыто было лишь ниже пояса — оборванным лоскутом льняного полотна. С самого восходу, как и соратники, босой, он ступал по наторенному грунту внутреннего двора призадумавшись. Бессонная ночь в обществе повздоривших сослуживцев оставила на душе выходца из Кантабрии соответствующий осадок.
Когда зашел под навес, он обнаружил, что в стойле был уже не первым. Стоявшая на перетоптанной копытами почве в каких-то простецких башмаках, едва досягавших щиколотки, Фридесвида ластилась ликом к породистой морде своего пони. Долго не замечая постороннего, она ласкала верное животное под нижней челюстью, вытянутой не так далеко, почесывала в боках заросшую выю, целовала ему пофыркивающий нос. В накинутой на нее теперь легкой тунике, полы которой по традиции англов распахивались спереди, голубой узор перемежался с травянистым. Еще с вечера расплетенную голову несолидно кольцевал венцом древесный обруч, оттеснявший белесоватые пряди со лба.