Фотография его брата после вскрытия.
Травмы, перечисленные в отчете.
Странная татуировка за ухом, о которой Салем сделала пометку.
Неопознанный мужчина.
Его брат.
Ласситер. Лаз.
Каз и Лаз, две горошины в стручке, две стороны монеты, два брата на всю жизнь.
Подозревать что-то и знать наверняка – две разные вещи. Увидев на доске фотографию брата, его мертвого тела, он неожиданно для себя почувствовал себя так, словно его сбил грузовик. Почувствовал ярость, из-за которой он всегда попадал в неприятности, и которую, как постоянно твердил ему брат, нужно было держать под контролем, вырвалась наружу. Ему хотелось разнести доску на части, кричать во все горло, пойти и убить людей, которые это сделали.
Потому что он знал, что так и было.
Его брат ни за что на свете не прыгнул бы с этого чертова маяка, по крайней мере по собственной воле. Его письмо подтвердило это много лет назад.
Каз вышел на улицу за пределами кампуса, наблюдая за студентами, снующими туда-сюда в обычный будний вечер. Большинство пялилось на него, обходя стороной, так как в кампусе о нем ходили дикие слухи. Гнев на весь мир, который светился в его глазах, был достаточным сдерживающим фактором для любого, кто пытался заговорить с ним.
Он направился к воротам, по привычке осматривая окрестности, и внезапно остановился как вкопанный, увидев, что происходит внутри кафе.
Салем сидела внутри, прямо у окна, ее волосы были собраны на макушке в типичный для нее пучок, кудри выбивались и обрамляли ее лицо и шею, очки украшали милый носик, а безразмерный кардиган был плотно запахнут вокруг нее. На столе перед ней стояла дымящаяся чашка кофе с фундуком, потому что он знал, что она предпочитает именно такой. Он впился в нее глазами, тоскуя по ней, осознавая тот факт, что не видел ее два дня, которые показались ему вечностью, особенно если учесть, что раньше они виделись ежедневно.
Но не это остановило его.
Нет, напротив сидел мужчина, слишком близко к ней, почти его ровесник, который рассмеялся над чем-то, что она сказала, и заставил ее слегка улыбнуться.
Эта улыбка словно кинжал вонзилась в его грудь.
Они принадлежали ему. Ее улыбки. Ее смех. Ее слезы. Ее звуки. Всё.
Он понимал, что поступает неразумно, но от одной мысли о том, что другой мужчина увидит ее нежность, у него перед глазами появилась красная пелена.
Она принадлежала ему, и миру пора было узнать об этом.
Сменив направление, он направился к переполненному кафе и увидел, как она вдруг посмотрела в окно, словно почувствовала его безумный взгляд, как она делала всегда.
Он увидел, как у нее перехватило дыхание, как ее глаза слегка расширились, прежде чем она перевела взгляд на парня, сидящего напротив нее.
К черту его.
Он распахнул дверь и повернул направо. Студенты, только взглянувшие на его лицо, расступались, а он направился прямо к ее столику. Чем ближе он подходил, тем больше злился. Он стоял над ними, как мстительный зверь, и всё кафе затихло, наблюдая за происходящим. За всё время пребывания здесь Каз никогда не делал ничего публичного. Он отвергал ухаживания девушек, которые подкатывали к нему наедине, он редко оказывался в центре внимания, хотя люди постоянно наблюдали за ним. Ближе всего к публичной демонстрации чего-либо он был на уроке психологии, когда провоцировал ее на споры, чтобы увидеть ее реакцию. Но поскольку это происходило в учебном заведении, никто не придавал этому особого значения.
Парень, сидевший рядом с ней, посмотрел на него, на нее, снова на него.
— Могу я чем-то помочь?
— Да, — отозвался Каз, его голос был грубым, низким, почти рычащим. — Отвали.
Парень оскорбленно выпрямился.
— Прошу прощения.
Каз проигнорировал его и впился в нее взглядом. Золото в ее глазах – жидкое, блестящее, роскошное, – переливалось в свете фонарей, и, черт побери, оно поразило его прямо в солнечное сплетение, как это было с тех пор, как он впервые увидел его в темноте. Он не лгал ей, когда говорил, что ее глаза могут довести мужчину до убийства, потому что так оно и было, даже без ее ведома.
Затем она отвела глаза, уставившись в стол, намеренно игнорируя его.
Он почувствовал, как его губы искривились в ненавистной ей ухмылке, хотя внутри него кипел гнев, к которому присоединилась жгучая похоть.
Она поставила на кон свою жизнь, а он – свою, они все равно были прокляты.
Лучше уж погибнуть в лучах славы.
Сжав в кулаке ее волосы, Каз повернул ее голову и запрокинул назад, на секунду утонув в лужах золота и увидев жар, вспыхнувший в них, а затем наклонился и впился в нее губами.
Вокруг них послышались вздохи, чей-то визг, сработали затворы камер, но он проигнорировал их все. Она издала удивленный звук, который он проглотил, а затем на секунду напряглась, прежде чем медленно поддалась давлению его губ и растаяла.
Блядь.
Он продолжал пожирать ее губы – как изголодавшийся зверь, попавший на пиршество, властелин бесплодных земель, пьющий амброзию из ее рта, мужчина в тени, танцующий с женщиной, познавшей тьму, клеймящий ее губы прямо на виду у всего мира.
Его поступок должен был иметь последствия для них обоих, смертельная игра, в которую он играл, скоро завершится. Но когда он поцеловал ее, пожирая ее на глазах у всех, он послал тем, кто наблюдал за ним, очень четкое сообщение, зная, что они смотрят.
Она снова была недосягаема.
Она принадлежала ему.
И если они придут за ней, то поймут, почему в тюрьме его называли Смертью.
КОНЕЦ ЧАСТИ II
ЧАСТЬ 3
ДЕЛИРИУМ8
ГЛАВА 25
Я непостоянен, иногда меланхоличен,
и в некоторых случаях меня называли властным.
— Мэри Шелли, Жизнь и письма Мэри Уолстонкрафт Шелли
САЛЕМ
Мортимеру было уже сотни лет, и за это время он успел выпустить самых ярких и заметных людей в самых разных отраслях и сферах – от СМИ до политики, от корпоративной сферы до искусства и даже криминала, хотя Университет никогда не хотел связывать свою престижную, элитную репутацию с последним. Не было ни одной области, в которой бы не процветали те, кто окончил Мортимер.
Но существовала секта, небольшая секта суперэлиты в числе тех, кто уже являлся элитой, которые также приходили в Мортимер и уходили вместе со всеми.