И в самый разгар содрогания он вошел в нее.
Крик вырвался из ее горла, заглушенный его ртом, язык проникал в нее одновременно с вонзающимся членом, ее стенки лихорадочно пульсировали, а руки вцепились в противоположный край алтаря, чтобы удержаться.
Его губы переместились к шее, покусывая и облизывая, когда он вышел и вошел до упора, отчего она подалась вперед и ее соски царапнулись о камень так, что заставили вскрикнуть, слезы потекли по лицу, когда гамма ощущений – внутри, снаружи, вокруг – захлестнула ее.
Ее губы дрожали, и она прикусила их, ее руки изо всех сил держались за край, когда она нависала над плитой, поджимая пальцы ног в воздухе, удерживаемая одной его рукой на бедре, другой в волосах, и его членом, толкающимся в нее, ее стенки приспосабливались к его обхвату и длине, растягиваясь под него, приветствуя его экстазом, как любовника, вернувшегося с битвы.
— Черт возьми, Салем, — прорычал он ей на ухо, и от этого звука она сжалась вокруг него. — Такая хорошая девочка, ты так хорошо меня принимаешь.
Она чуть не кончила от одних только слов и голоса – звуки проникли прямо в ее перевозбужденный мозг.
Он почувствовал это.
— Тебе нравится, когда тебя называют хорошей девочкой? — спросил он, и его голос расплавленной лавой растекся по ее телу, воспламеняя ее изнутри. — Скажи мне, маленькая гадюка.
Она была настолько поглощена своей похотью и ощущениями, что ей было даже наплевать на прозвище.
— Да.
— Хорошая девочка, — похвалил он, выходя, оставляя ее пустой на долю секунды, прежде чем снова заполнить, темп замедлился, его длина была так глубоко внутри, что это было почти больно, но так приятно. — Моя девочка.
Его голос был чистым сексом, даже большим, чем то, что происходило сейчас между ними.
— Кто тебя трахает?
— Каз, — прошептала она, и медленный темп заставил ее сжаться сильнее, подводя к самому краю. Он держал ее на краю, как делал это раньше.
— Какой Каз?
Он решил поговорить, находясь глубоко внутри нее? Серьезно?
Она бы пошевелилась, но у нее не было ни опоры, ни почвы под ногами, ни возможности что-то сделать. Она застонала.
— Пожалуйста, — бесстыдно умоляла она его. — Пожалуйста, Каз.
Рука, лежащая на ее бедре, двинулась по телу и добралась до груди, сжала ее, потянула за сосок, и она почувствовала, как сжимается вокруг него.
— Скажи мне, — подбодрил он ее, шлепнув по груди, и она почувствовала очередной прилив влаги.
— Каз Ван-дер-Ваал.
— Нет. — Он говорил, прижимаясь к ее шее, и трахая так медленно, что ее глаза закатились, а зрение затуманилось. — Каз Вэнгард.
Вэнгард.
Она знала это имя.
Откуда? Откуда-то.
Прежде чем она успела подумать, он слегка приподнял ее, так что край каменной плиты прижался к клитору, а не к животу, и эффект был мгновенным. Когда он был глубоко, так глубоко в ней, что она чувствовала его душой, его запах проникал в нос, его тепло окутывало ее кожу, его голос звучал в ушах и его татуированная рука, забрызганная краской, сжимала ее грудь, ее тело затряслось, огонь проник в вены, разгораясь всё ярче и ярче, пока не испепелил ее полностью, от корней ее волос, за которые он тянул ее, до кончиков пальцев ног, поджавшихся в экстазе. Салем закричала и разлетелась на миллиард осколков.
Она умерла такой прекрасной смертью. На долю секунды это запечатлелось в ее мозгу как ключевое воспоминание, настолько сильное, что теперь ее жизнь разделилась на «до этого» и «после этого» – «до него» и «после него».
Сердце громко стучало в ушах, груди и горле, она ощущала себя гигантским пульсирующим сердцебиением, впервые ожившим вне клетки ее ребер.
Она чувствовала, как он ускорился позади нее, врываясь бешено, неконтролируемо, как его рука сжала ее грудь и зарылась в волосы, как его открытый рот целовал ее шею и возвращался к губам мокрым, грязным поцелуем, который заставлял ее снова сжиматься вокруг него, вызывал желание удержать его, сохранить глубоко внутри, такое острое, что проникало до костей.
— Кончи в меня, — прошептала она ему в губы. — Кончи в меня, Каз.
При этих словах он громко застонал, обе его руки переместились на ее бедра, одна легла на клитор и стала тереть его, а губы впились в нее в очередном жарком поцелуе, пока он толкался бедрами раз, два, три раза, прежде чем затопить ее, вызвав еще один оргазм прямо в конце своего.
К тому времени, когда к ней вернулись чувства, они оба тяжело дышали, он склонился над ней, а она лежала, обмякнув, на алтаре.
Алтарь.
Она не могла поверить, что из нее только что вытрахали все мозги на алтаре, возле старых развалин, ночью, посреди леса.
Но это изменило ее жизнь.
Она чувствовала себя по-новому, стала лучше осознавать себя, то, что окружало ее, свои эмоции. Она узнала, на какие высоты наслаждения она способна. Она знала, на какую глубину связи она способна. Она узнала, на какие нюансы эмоций она способна.
Посторгазменное просветление было серьезной вещью.
После своих многочисленных оргазмов она могла признать, что то, что она чувствовала к нему, вероятно, никогда не исчезнет.
Когда он выскользнул из нее и опустил ее ноги на землю, она почувствовала, как его сперма стекает по бедрам, и вместо того, чтобы ощутить себя грязной, это заставило ее почувствовать себя обожаемой, той, кому доверяют, кого хотят.
Она почувствовала себя желанной.
Она обернулась и увидела его глаза, следящие за его спермой, его ртутные глаза, пылающие желанием, настолько сильным, что показалось ей ненасытным.
— Это был секс на один раз? — спросила она, просто чтобы уточнить.
Он шагнул в ее личное пространство, нежно потянул за волосы и горячо поцеловал, снова заставив ее задыхаться, когда отстранился.
— Похоже, что это на один раз?
Нет. Но она боялась большего, боялась, что ее бросят.
— Я не знаю, как дать тебе больше, чем это. — Она перефразировала его слова.
Его губы дрогнули.
— Тогда я возьму сам, маленькая гадюка, — сказал он, как обычно, блуждая глазами по ее лицу. — Тебе нравится это? Мысль о том, что я возьму сам?