Этот день прошел как сон. Впоследствии Энн не могла его четко вспомнить. Казалось, не она вела урок, а кто-то другой. Энн слушала ответы детей, решала с ними арифметические задачи, давала задания по переписыванию текстов, но все делала на автомате. Дети вели себя сносно, лишь дважды дисциплина ненадолго сбивалась. Морли Эндрюса уличили в забавах с дрессированными кузнечиками, которых он выпустил в проход. Энн поставила Морли на час перед классом и вдобавок конфисковала кузнечиков, что особенно его расстроило. Энн положила кузнечиков в коробок и, когда возвращалась домой, выпустила их на волю в Фиалковой долине. Однако Морли остался при убеждении, что Энн взяла кузнечиков домой, чтобы в одиночестве с ними развлекаться.
Еще одним нарушителем дисциплины стал Энтони Пай, выплеснувший остатки воды из своей бутылочки на шею Аурелии Клей. Энн не отпустила Энтони на перемену, оставив в классе, и рассказала ему, как ведут себя джентльмены. То, что джентльмен никогда не стал бы лить воду даме на шею, очень удивило Энтони. «Хочется, чтобы у учеников были хорошие манеры», – сказала Энн. Она вела разговор в доброжелательном, спокойном ключе, но Энтони остался к этим внушениям полностью равнодушен. Он выслушал ее молча с хмурым видом и, выходя из класса, презрительно посвистывал. Энн вздохнула, но потом утешила себя мыслью, что Рим построили не за один день и у нее еще есть время, чтобы завоевать любовь Энтони. У Энн оставались сомнения, способны ли члены семейства Пай испытывать к кому-либо симпатию, но ей хотелось верить, что под хмурой маской Энтони скрывается милый мальчик.
Когда уроки закончились и ученики разошлись, Энн устало опустилась на стул. У нее раскалывалась голова, и еще – она испытывала разочарование. Поводов для этого не было – все прошло гладко, но уставшей Энн казалось, что от преподавания она никогда получит радости. А заниматься тем, что не приносит удовлетворения на протяжении… скажем, сорока лет, просто ужасно. Энн не могла решить, что лучше – расплакаться прямо сейчас на рабочем месте или выплакаться дома в своей беленькой комнатке. Она еще не успела как следует об этом подумать, как в коридоре послышалось цоканье каблуков, шуршание шелка, и почти сразу перед Энн возникла дама, внешний вид которой заставил ее вспомнить насмешливые слова мистера Харрисона о некой расфуфыренной женщине, которую он встретил в магазине Шарлоттауна. «Казалось, в ней лбом ко лбу столкнулись последний писк моды и ночной кошмар».
На посетительнице было пышное платье из голубого шелка, украшенное где только можно рюшами, воланами и оборками. Голову венчала огромная белая шифоновая шляпа с тремя слегка свалявшимися страусиными перьями. Розовая шифоновая вуаль с рассеянными по ней большими черными пятнами ниспадала каскадом с полей шляпы на плечи и развевалась за спиной. Украшений на даме было столько, сколько смогло поместиться на миниатюрной женщине. Сильный запах ее духов мог сбить с ног.
– Я миссис Доннелл… миссис Доннелл, – объявила гостья. – И я пришла поговорить с вами кое о чем. Кларис Алмира мне все рассказала за обедом. И это меня очень встревожило.
– Простите, – запинаясь, произнесла Энн, пытаясь вспомнить, не было ли какого инцидента, связанного с детьми Доннеллов.
– Кларис Алмира сказала, что вы произносите нашу фамилию, делая ударение на первом слоге. Однако, мисс Ширли, правильнее делать ударение на последнем – Донне́лл. Надеюсь, вы это запомните.
– Постараюсь, – проговорила Энн, с трудом сдерживая непреодолимое желание расхохотаться. – По собственному опыту знаю, как неприятно, когда неправильно пишут твое имя. И, наверное, совсем ужасно, когда неправильно произносят.
– Вот именно. Кроме того, Кларис Алмира проинформировала меня, что вы называете моего сына Джейкобом.
– Он сам себя так назвал, – удивилась Энн.
– Этого можно было ожидать, – сказала миссис Доннелл тоном, подразумевающим, что в такой развращенный век трудно ждать от детей чего-то хорошего. – У мальчика плебейский вкус, мисс Ширли. Когда он родился, я хотела назвать его Сент-Клэр… это звучит так аристократично, правда? Но его отец настоял на Джейкобе в честь дяди. Я уступила: дядя Джейкоб – богатый старый холостяк. И что вы думаете? Когда нашему невинному мальчику исполнилось пять лет, дядя Джейкоб всех удивил – взял и женился, и теперь у него самого трое сыновей. Вы когда-нибудь слышали про такое коварство? Получив приглашение на свадьбу – это какую надо иметь наглость, чтобы прислать нам после всего приглашение? – я сказала: «Никаких больше Джейкобов!» С того дня я зову сына Сент-Клэр и настаиваю, чтобы и остальные его так называли. Однако отец упрямо зовет его Джейкобом, и сам мальчик по непонятным причинам предпочитает это простецкое имя. Но он Сент-Клэр и останется им. Прошу вас помнить об этом, мисс Ширли, хорошо? Благодарю вас. Я так и сказала Кларис Алмире, что это всего лишь недоразумение и что после разговора с вами все уладится. Значит, Доннелл с ударением на последнем слоге… и Сент-Клэр… ни в коем случае не Джейкоб. Вы запомнили? Спасибо.