Самым страшным оказалось дожидаться ответа Алэя. Не сложным, а именно — страшным. Он тянул, а Роми не осмеливалась спросить — почему. Вообще заговорить об этом. Боялась услышать не те слова, что хотела бы. Несмотря на то, как и что он говорил ей совсем недавно на пляже, на последние месяцы, когда он снова стал самим собой, обрёл силу и уверенность. Несмотря на то, что Роми знала — доа живут лет сто пятьдесят, не больше, а с учётом всего, через что они уже прошли и что ещё предстоит преодолеть, рассчитывать на дополнительную сотню не приходится. Несмотря на то, что Таль не давала гарантии даже на ещё пятьдесят. Алэй всё равно способен отказаться, и Роми не смогла бы обвинить его в эгоизме или слабости. Никогда.
Она просто ждала. Столько, сколько понадобится. И старалась не думать. Сильнодействующее обезболивающее успокаивало голову на какое-то время, потом постепенно всё начиналось сначала. Роми выдерживала ещё час, от силы — полтора, и снова глотала горстями таблетки, чувствуя себя наркоманом. Но так по крайней мере сохраняла ясность ума.
Многие из тех, кого они притащили сюда ночью — ушли. И не только истинные. Но Роми не сомневалась — вернутся. Голод пригонит. Надежда. Мысли о том, что необходимо выжить сейчас, а способ исправить найдётся потом. То, что сделано раз, наверняка можно повторить. Главное — выиграть время.
Атради разучились о нём думать, разучились его ценить. Забыли, что такое «не успеть». Теперь многим вещам придётся учиться заново. Роми не удивится, если большинство истинных выберут судьбу доани, вечность на Эннере или ещё где, без способностей. Они верили в силу разума, забыв, что не пользовались своими способностями к познанию уже много лет. Они так и не вспомнили, что никогда не хотели жить вечно. Теперь, вместе с Тмиором, пещера с капсулами памяти была потеряна навсегда.
Впрочем, это их право и выбор. Свой — она уже сделала. Вероятная смерть в некоем будущем ни грамма не пугала, а вот бессмысленная бесконечность — да.
Кажется, она впервые начинала понимать Ллэра.
— Знаешь, а ведь Самар всё знал, — сказала Роми.
— Что знал?
Они сидели на берегу, смотрели на тёмно-фиолетовое, гладкое, застывшее, словно зеркало, ночное море. Роми пришла сюда, чтобы заставить Ллэра вернуться в замок и наконец-то сделать то, что он пообещал Мире, но разговор никак не доходил до этого.
— Всё. Он создал Тмиор, построил это место, сделал массу вещей, притворяясь садоводом. Мне кажется, он никогда не лишал себя памяти и понимал, что нам, наоборот, ни в коем случае нельзя обретать её обратно. Потому что тогда детище пошлёт создателя к чёрту. Доа ведь не искали вечность, не хотели её, а как только обрели — сразу полезли менять обратно, попутно разрушая на пути всё.
— Может, у него были веские мотивы притворяться.
— Плевать. Лично я благодарна ему, что он не позволял нам вспомнить.
— Почему же?
— Потому что нельзя жить вечно и помнить истоки. Это противоестественно. Бесконечность тянется в оба конца. Но когда есть исток… Когда мы не можем отречься от него, переступить, перерасти…
— Тогда это не бессмертие, а бесконечная очередь. Вечное ожидание чего-то, — засмеялся Ллэр. — Видишь, а ты со мной всегда спорила. Мы не готовы к бессмертию.
— Мы не готовы к бессмертию, — эхом повторила она. Криво улыбнулась. — Я не помнила. Теперь знаю. Ты и Алэй — единственные, кто пожалел.
— Мы похожи. Доа и нэйляне, я имею в виду, — горько усмехнулся он, помолчал. — Кто его знает, может, миллионы лет назад наши предки вышли из одного мирового океана.
Роми с испугом подумала, что Ллэр сейчас заговорит о родной планете. Вернее, о том, что произошло там сотни лет назад. Заявит, что именно поэтому тянет с сывороткой. Раньше она была уверена, что Ллэр давно достиг согласия и мира с собой, найдя тот самый баланс, о котором говорил Алэй. Что он точно знает, чего хочет, и уж точно не мечтает о преждевременной смерти.
Но он удивил, продолжив рассуждать вовсе не о Нэйле: