– С этим отъездом Энни Ширли в колледж – еще будет много шума из ничего. Вот увидишь, дорогая!
Наряду с ветреной молодежью, тусовку посетили ветераны. Собирались только «сливки общества». Здесь можно было встретить следующих лиц: Диану Берри, розовощекую, с милыми ямочками, как всегда, в сопровождении верного Фреда; Джейн Эндрюс, опрятную, благоразумную и… скучноватую; Руби Джиллис, потрясно выглядевшую в шелковой кремовой блузке и с красным цветком герани в золотых волосах; Гильберта Блифа и Чарли Слоана, старавшихся держаться поближе к Энни, которая, впрочем, все время ускользала от них; Кэрри Слоан, бледную и безучастную ко всему, поскольку, как выяснилось, ее отец не позволил Оливеру Кимбэлу к ним захаживать; Муди-Спургеона МакФерсона, чьи круглая физиономия и уши странной формы ничуть не изменились; Билли Эндрюса, просидевшего в углу весь вечер, ухмылявшегося всякий раз, как только кто-нибудь с ним заговаривал, и с гримаской удовольствия на крупном, веснушчатом лице провожавшего глазами Энни Ширли.
Энни давно знала о готовящейся вечеринке. Но разве она могла предположить, что к ней и Гильберту – основателям общества – обратятся с благодарственными речами; им даже сделали памятные подарки: Энни презентовали томик сонетов Шекспира, а Гильберту – дорогую авторучку. Когда Муди-Спургеон произносил прекрасные слова в адрес Энни своим самым официальным тоном, непрошеные слезы затуманили большие серые глаза девушки. Она верой и правдой послужила обществу АВИС, и мысль о том, что ее усилия оценили, согревала ей сердце. Все были так милы с ней, приветливы и веселы! Даже девочкам Пай нужно отдать должное… В тот вечер Энни обожала весь мир!
В общем и целом, тусовка Энни очень понравилась, за исключением ее конца. Гильберт снова порывался сказать ей что-то сентиментальное во время ужина на залитой лунным светом веранде. В наказание она осыпала знаками внимания Чарли Слоана и даже позволила последнему проводить ее домой. Однако, девушка обнаружила, что эта месть больше всего ранит ее самое. Гильберт ушел вместе с Руби Джиллис, и Энни услышала, как замирал вдали их звонкий, беззаботный смех, когда они медленно удалялись в темноту тем осенним вечером. Они, очевидно, прекрасно провели время вместе, тогда как ей пришлось скучать наедине с Чарли Слоаном, который безостановочно нес какую-то чепуху, и даже случайно из него невозможно было выудить ни одной ценной мысли. Энни с отсутствующим видом односложно отвечала «да» или «нет» и думала о том, что Руби сегодня необычайно красива, что глаза Чарли выглядят еще более странно при лунном свете, чем при дневном, и что мир, который казался ей в начале вечера таким прекрасным, вдруг потускнел…
– Да я просто устала, – все дело в этом! – попробовала она успокоить себя, когда, наконец, осталась одна в своей комнате. Ей очень хотелось в это верить! Но из какого-то потаенного источника в сердце выплеснулась радость, когда вечером следующего дня Энни увидела Гильберта, шагающего, как обычно, чеканя шаг, через Охотничьи Угодья и по старому бревенчатому мостку через ручей. Итак, после всего того, что произошло, Гильберт все-таки не собирался провести последний перед отъездом вечер вместе с Руби Джиллис.
– Вы выглядите усталой, Энни – заметил он.
– Да, я устала, Гил! Более того, я вне себя от ярости! Чувствую себя усталой оттого, что целый день провозилась с чемоданом, укладывая в него вещи. К тому же, пришлось заниматься шитьем. А тут еще явились с прощальными визитами шесть дам, и каждая норовила сказануть что-нибудь эдакое, чтобы «подсластить» мне жизнь и сделать ее похожей на серое, унылое ноябрьское утро…»
– Злобные, старые кошки! – образно прокомментировал Гильберт.
«В том-то и дело, что нет, – серьезно возразила Энни. – Ведь если б они были такими, я пропустила бы их излияния мимо ушей. Но все они – милые, добрые по-матерински опекающие меня женщины. И любят свою Энни, а я отвечаю им взаимностью. Именно поэтому то, что они говорят или на что намекают, оказывает на меня подобное, порой нежелательное влияние. Они напрямую заявили, что это – сумасшествие ехать в Редмонд и учиться там на бакалавра искусств. Теперь меня мучит комплекс неполноценности… Миссис Питер Слоан вздыхала и говорила, что очень надеется, что я сумею закончить колледж и не подорвать при этом свое здоровье. И вдруг я увидела себя в роли «жертвы науки», в состоянии нервного истощения к концу третьего года обучения. Миссис Эбен Райт заметила, что это должно стоить целое состояние – провести целых четыре года в Редмонде. И мне действительно стало стыдно транжирить деньги Мариллы и мои собственные сбережения на подобные «капризы». Миссис Джаспер Белл выразила пожелание, чтобы колледж не испортил меня так, как портит некоторых людей. И я представила, как к концу четвертого года обучения в Редмонде стану совершенно невыносимым созданием-всезнайкой, взирающей свысока на все и вся в Эвонли. Миссис Элиша Райт сказала, что редмондские девицы, – особенно те, которые живут в Кингспорте, – такие стильные и высокомерные. Понятно, среди них я буду чувствовать себя словно не в своей тарелке. И я представила себя, униженную и оскорбленную деревенскую девчонку, пробирающуюся через классические залы Редмонда в убогой одежонке и сапогах, подбитых медными гвоздями…»